Голландский дом. Энн Пэтчетт

я закрывал дверь и включал радио.

      Отец тоже где-то пропадал, так что мое отсутствие всем было на руку. Он сказал: спрос на недвижимость в пригороде вырос, так что появилась возможность удвоить прибыль, и, хотя это было правдой, также было вполне очевидно, что он женился не на той женщине. Нам всем было легче разбрестись по своим углам. Даже не легче, мы себя чувствовали от этого лучше, а в доме было достаточно пространства для того, чтобы каждый вел свою собственную жизнь. Сэнди собирала ранний ужин для Андреа и девочек в столовой, а Джослин оставляла тарелку для меня. Возвращаясь домой после баскетбольной тренировки, я ужинал – несмотря на уже съеденную с друзьями пиццу. Иногда я ехал на велике в темноте, чтобы отвезти сэндвичи отцу на работу, и вместе с ним снова перекусывал. Он раскатывал огромные белые листы архитектурных планов и показывал мне будущее. Каждая коммерческая постройка от Дженкинтауна до Гленсайда была украшена большой фирменной табличкой «Конрой» в передней части стройплощадки. Три субботы в месяц он отправлял меня с разными поручениями – таскать доски, забивать гвозди, мести только что построенные комнаты. Фундаменты были залиты, дома облицованы. Я научился ходить по стропилам, а обычные работяги, те, у кого не было особняков в Элкинс-Парке, подтрунивали надо мной, стоя внизу. «Ты только не гробанись, малыш», – кричали они, но, как только я научился перепрыгивать с доски на доску, как делали они, и стал говорить об электрике и сантехнике, меня оставили в покое. К тому времени я уже мог выпилить карниз при помощи поворотного стусла. Именно здесь, на стройке – в большей степени, чем в школе, чем на баскетбольной площадке, чем даже в Голландском доме, – я чувствовал себя в своей тарелке. Когда только выдавалась возможность, работал после школы – не ради денег, отец практически не оплачивал мои рабочие часы, – а просто потому, что любил шум и запахи стройки. Мне нравилось ощущать себя частью растущего здания. В первую субботу каждого месяца мы с отцом по-прежнему отправлялись собирать арендную плату, но теперь толковали о логистике цементовоза, вечно заставляя кого-нибудь нас ждать. Нам никогда не хватало грузовиков, людей, часов в сутках, чтобы доделать все до конца. Мы обсуждали, насколько запоздал один проект и как точно по графику выполняется другой.

      – День, когда ты получишь права, вполне возможно, станет самым счастливым в моей жизни, – сказал отец.

      – Тебе надоело водить? Научил бы меня.

      Он покачал головой, тыча локтем в открытое окно: «Все это трата времени, нам ни к чему ездить вдвоем. Вот исполнится тебе шестнадцать, и будешь сам собирать ренту».

      Вот оно что, подумал я, поражаясь собственной зрелости. Я бы с радостью сохранил эту субботу в месяц для нас двоих, но вместо этого предпочту воспользоваться его доверием. Вот что значит взрослеть.

      Как оказалось, вскоре у меня не осталось ни того ни другого. Он умер до того, как мне исполнилось шестнадцать.

      Неловко в этом признаваться, но