Альдабра. Черепаха, которая любила Шекспира. Сильвана Гандольфи

Вот и все, что осталось от Венеции. Город для меня исчез.

      Глава вторая

      Дверь открылась, и я протиснулась в крошечную прихожую, заставленную высокими резиновыми сапогами и завешенную непромокаемыми плащами.

      Бабушка обняла меня и нагнулась, подставляя мягкую щеку, благоухающую, как и дыхание, пряностями и плюмерией. Ее длинные белые волосы были собраны в змеившуюся по спине густую косу, будто из белоснежной шерсти.

      Поцеловав меня, она отодвинулась, чтобы получше рассмотреть. На лице появилось недоумение.

      – Элиза, что это у тебя за пузо?

      Я опустила глаза на джинсы. Действительно, живот заметно вздулся. Я состроила гримасу раскаяния.

      – Уже видно? Тебе-то я могу рассказать… Понимаешь, у меня неприятности… я беременна, бабушка!

      На какую-то долю секунды бабушкины зрачки расширились. Ей можно было наплести все что угодно: она всему верила.

      Но мне не хотелось, чтобы бабушка хлопнулась в обморок. Поэтому я сунула руку за пояс и принялась разворачивать изрядно помявшийся подол тонкой белой рубашки.

      – Это ночная рубашка, бабушка. Я надела ее под джинсы и теперь могу играть Офелию, не тратя время на переодевания.

      Я опустила полы рубашки поверх джинсов. Она была такая длинная, что доставала до пят.

      – Какое облегчение, что ты не ждешь ребенка в десять лет! – Бабушка нарочито громко рассмеялась. Потом добавила:

      – Теперь мы одеты одинаково.

      Действительно, ее белое платье напоминало ночную рубашку.

      – Мне нужен еще розмарин. И фиалки, – сказала я, слегка разочарованная ее фальшивым смехом. Она ни капельки не испугалась. Бабушка повернулась, пошла на кухню и вынула из синей вазы букетик полевых цветов и душистых трав.

      – Эти подойдут?

      – М-м. Отлично.

      Я прошла за ней в большую кухню. На полках среди свечек и банок с кофе и мукой поблескивало множество безделушек. На газовой плите сверкали начищенные до блеска горелки. Деревянный стол был накрыт голубой скатертью, скрывавшей въевшиеся следы от стаканов. По стенам висели календари десятилетней давности и несколько картинок: эльфы, око Хора и ангелы с громадными крыльями – творчество бабушки Эи. На окне, защищая дом от посторонних глаз, висела пожелтевшая кружевная занавеска.

      Из радио на полке доносилась тихая оперная музыка.

      Я всегда считала, что бабушкина кухня точь-в-точь как в английских коттеджах: битком набита ценными вещичками. Можно было спокойно их трогать, не действуя никому на нервы.

      Я поставила на стол пластиковую коробку:

      – Это тебе.

      – Что это?

      – Пудинг с анчоусами.

      – С выглядывающими головками рыбок, как я люблю?

      – Ага.

      – Ты сама приготовила?

      Это был риторический вопрос, потому что каждый раз без исключения я выпаливала в ответ: «Конечно, бабушка Эя. Твоя дорогая