Дорога памяти. Софья Прокофьева

не больше.

      За ней как завороженная, не спуская с нее глаз, словно в забытьи, шла Таня. Невыразимая печаль была на ее лице.

      Девочка прошла мимо нашего подъезда – Таня за ней. Девочка свернула в арку ворот, ведущих во двор. Таня, не сводя с нее глаз, разделяя ее неизвестное, таинственное горе, как во сне, прошла за ней. Она шла, не отдавая себе отчета, куда и зачем идет.

      Ее младшая сестра Маша, отнюдь не красавица, обладала каким-то неотразимым обаянием, загадочным притяжением, что красной нитью прошло через всю ее жизнь. Но это было уже позже, когда она подросла.

      У девочек была няня, которая по законам общих интересов тут же подружилась с Сергевной. Они часто шептались на кухне, выдавая семейные секреты. Так я узнала, что Маша – дочь писателя Фадеева и что он часто ходит по улице в надежде увидеть Машу. А Маргарита Осиповна – у, характер! – не дает им встречаться и в дом его не пускает.

      Сама Маргарита Осиповна, скорее сухая, жесткая, а не худенькая и стройная, часто приходила к маме. Они подружились, да и не могло быть иначе. Мама обладала особым даром привлекать к себе хороших людей, даже если они отличались крутым, нелегким характером.

      Мама не любила обеды в обычном, традиционном понимании, предпочитая чашечку кофе со свежим калачом, намазанным маслом.

      Я частенько бегала за ними в знаменитую Филипповскую булочную, приютившуюся за Елисеевским магазином. И приносила маме еще теплые калачи.

      Помню маму и Маргариту Осиповну, сидящих рядом, окруженных запахом крепкого домашнего кофе.

      Маргарита Осиповна обычно была в строгом костюме.

      – Костюмы для дам должны шить только мужчины, – сказала она однажды. – Иначе это – не костюм.

      У меня еще будет случай рассказать о судьбе этой семьи, всему свое время.

      А пока что мы бегали во дворе и возле дома. Из подъезда выходил жирафообразный Кабалевский, пугая нас огромным красно-коричневым родимым пятном на шее. Он никогда не здоровался с нами, просто не замечая стайку мелюзги, да нам это было как-то и ни к чему.

      Выплывал из подъезда округлый Арам Ильич Хачатурян с неизменной улыбкой. Ласково спрашивал каждую девочку, как ее зовут, чтобы тут же забыть и ее имя, и ее саму.

      Тогда мы не очень-то интересовались нашими соседями, может быть, только те из детей, кто занимался музыкой.

      Бывало, когда открывалась какая-то дверь, тишину нашей лестницы нарушали звуки музыки, обычно что-то часто звучащее по радио, знакомое, изредка – оригинальное.

      Но вдруг, казалось бы, по тем временам не особо значительное событие прямо-таки взбудоражило весь дом.

      Во втором подъезде жил известный дирижер Григорий Гамбург. Он работал на киностудии, и часто в титрах в начале фильма мелькала его фамилия. У него был любимый, какой-то особо породистый бульдог.

      И вдруг этот бульдог взбесился. Как это случилось – неизвестно, но тем не менее…

      Началась суматоха. Приходили молчаливые медсестры и делали уколы от бешенства всем соседям.

      Мамина подруга