Магия жизни бабки Манефы. Открой мОгию своей жизни…. Ярослава Предеина

вернуться домой. Это и было высшей наградой Деда – бабкино восхищение!

      И, переполняясь ответным чувством, Дед молча привлёк к себе и обнял Манефу. Она доверчиво, как и во все времена их совместной жизни, приклонила голову на его плечо. Тут Дед заметил на столе ворох лоскутов и цветных ремков, что бабка оставила при его появлении.

      – О-о-о!.. Знать, дело-то сурьёзно намечатся? Раз шабалы разложила да торочку мастыришь… Небось, откачивать кого ишшо придётся?

      – Одну-то на рученьках ужо надобно откачивать… да судьбу баять. А втора-то душенька токма недобаюканна, – бабка с надеждой посмотрела на Деда, – зыбку бы изладить… токма большу, хоть бы из досок струганых. Тель-то взросла ужо: для бабоньки.

      Дед с готовностью повернул к двери, но замешкался уточнить:

      – С государем своим пожалует, поди?

      – Как иначе-то, раз дитятко у их при смерти, – бабка вздохнула. – А для него-то бы баньку истопить, да поправить его тама, поворошить….

      Бабка Манефа, как велось в серьёзных случаях, без прямых указаний и с вопрошанием во взгляде, направляла дедову деятельность.

      – Добро. Сделаю, лада моя, даже не сумлевайся, – и Дед вышел, направившись в свою мастерскую.

      А бабка уже встречала вернувшегося в гнездо Гвидонушку:

      – Быстрокрылый мой просветитель, благодарствую за службу верную!

      И казалось, от бабкиной похвалы и благодарности, у комарика «глазок», датчик уровня заряда, закатился в блаженном смущении. Видимо, доброе слово и квадрокоптеру приятно.

      Через минуту бабка уже перебирала на столе лоскутки: кумачёвые с червончиками, васильковые с «живчиками» кубовой набойки, пестрядь и полосатые. И поучала Гвидона, будто ему когда-нибудь могло это пригодиться:

      – А торокА-то, лоскутно одеяльце, шилось на рождение младенчика… Да в кажный, отдельно шитый лоскутик, вкладывались пух птичий али шерсть овечья – для силы обережной…

      Сотворение потока событий

      Вот и следующий день клонился к вечеру. Закатное солнце целовало на ночь макушки деревьев и тепло оглаживало всё, что попадалось под его косые лучи. Ложились длинные тени. Бабка Манефа сумерничала в избе одна – Дед был на особом задании. Как обычно, бабкино предисловие к нему было более объёмным, чем суть самого поручения:

      – Дееед! А не ты ли у нас самый знатный ходебщик-от?! Лучшего-та коробейника и в прежни времена не припомню: угадать, чего кому надобно, найти-достать, продать-обменять, да при том, не обманув человека – ты могёшь! На тебя, родимый, вся моя надёжа: молозива от бурёнки маненько бы раздобыть, да в энто-то времячко тельну корову трудно сыскать…

      Дед, ничтоже сумняшеся в необходимости такой причуды, живо переобулся в яловые сапоги со слегка загнутыми носами, оправил на себе опояску, поиграл в бабкину сторону мохнатыми бровями и исчез за дверью.

      Теперь бабка сидела на лавке напротив устья затопленной печи, её неподвижность была обманчива,