Пейзаж с видом на кладбище. Василий Вялый

одеколон тройной, мог бы себе такое позволить? – то ли от сытого ужина, то ли от едкого дыма забитой в трубку «Примы», он щурился и кивал на закопченный котел.

      – Ой, и не говори, Папа, – Гунявый шевелил палкой мерцающие уголья и тыкал ею в сторону темнеющих невдалеке крестов. – Поди, давно бы уж там валялся, – он тяжело вздыхал. – Много наших тут полегло…

      Славке у нищих понравилось. И это несмотря на то, что ежедневно – с раннего утра до позднего вечера – приходилось просить милостыню. Работали они вместе с Оксаной. Светловолосая худенькая девчушка держала за руку коротконогого угрюмого уродца и, опустив глаза, жалобно пела. Самые черствые сердца судорожно сжимались, и их обладатели незамедлительно опускали руку в карман за мелочью. Безопасность дуэту обеспечивал сидящий невдалеке Гунявый. Время от времени он подходил к детям и, оглядевшись по сторонам, высыпал в карман мелочь из алюминиевой кружки.

      – Молодцы ребятки, – Гунявый поочередно хлопал попрошаек по плечу и удалялся к месту своего наблюдения.

      Пока Оксана пела псалмы, Славка периодически монотонно бубнил одну и ту же фразу: «Люди добрые, подайте Христа ради».

      – Жалостливее надо просить, горбатый, – дядя Саша, раздумывая дать ли мальчишке затрещину или попытаться более доходчиво объяснить интонацию произносимых слов, в очередной раз напутствовал детей перед работой. Но пожалостливее у Славки никак не получалось – не привык. Не привык с тех пор, как попал в детдом.

      II

      В дальнем углу старого кладбища, упершись стеной из шлакоблоков в фабрику игрушек, стояло неказистое здание ритуальных мастерских. Это место на погосте здешние острословы называли живым уголком. Оно представляло собой длинный барак, в котором располагалось несколько помещений для специфических ремесленников. Узкий сумрачный коридор барака время от времени раздраженно похлопывал темно-коричневыми дверями и поскрипывал полом из давно некрашеных досок. На первый взгляд улавливалось некоторое сходство с малосемейным общежитием, где сквозь тонкие стены слышались не только шаги и голоса, но даже и вздохи обитателей комнат. Однако здесь не чувствовалось никаких кухонных запахов и не доносилось привычных будничных звуков, присущих малосемейке.

      По накрытым полиэтиленовой пленкой доскам можно было определить, что здесь находится небольшой столярный цех, где единственный его работник, плотник Коля Белошапка, за пару часов мог сколотить сосновый гроб на любой размер, а также смастерить возле могилы лавочку или столик. Как известно, в подобных местах печали человек погружается в особое философическое состояние, которое предполагает, чтобы минорный мыслитель находился в сидячем положении и желательно в одиночестве. Не потому ли индивидуально-скорбные пространства не только оснащены лавочками и столиками, но и ограничены низенькими заборчиками.

      Гробовщик беспробудно