Дни. Россия в революции 1917. С предисловием Николая Старикова. Василий Шульгин

одной из улиц (неразгромленной) я почувствовал нечто необычайное.

      Полная темнота. Но в подъездах, в воротах, в дверях, в палисадниках и садиках какая-то возня, шепот, заглушенные голоса. Если они не спят, почему не зажигают света? Почему в полной темноте они перебегают, перешептываются? Что-то встревоженное, волнующееся, напряженное. Что такое?

      По обрывкам долетающих слов ясно, что это русская улица. Почему они прячутся? На мостовую выйти как бы боятся?

      Я остановился и выстроил взвод поперек улицы. Поняв, что мы – солдаты, люди начинают поодиночке подбираться к нам.

      Я вступаю в разговор с ними.

      – Что тут такое, чего вы шепчетесь?

      – Боимся.

      – Чего боитесь?

      – Жидов боимся… Идут резать…

      – Да откуда это вы взяли?

      – Все говорят, ваше благородие…

      В это время прямо в строй бросается какая-то женщина. Метнулась от страха.

      – Ой, ратуйте, ратуйте!..

      – Чего ты кричишь, что с тобой?

      – Ой, ой, там, на Совской… Детки мои… ой, ратуйте!..

      – На какой Совской?

      Несколько голосов вмешивается:

      – Там, ваше благородие, там… Там Совская.

      Они показывают руками куда-то в черноту, куда, по-видимому, улица уходит в гору.

      Баба продолжает кричать истерически: что там, на Совской, режут ее детей, но что она не пойдет все равно туда и молит о помощи.

      – Ратуйте, кто в бога вируе!..

      Вокруг взволнованная, – чувствую, как они перепуганы, – собирается толпа и жмется к моему взводу.

      И вдруг я чувствую, что это паническое состояние передается солдатам. Истерический вопль женщины, эта черная темнота, психический ток этой перепуганной толпы – действует на них. А в особенности эта проклятая цифра: «десять тысяч». Эта шепчущаяся толпа только и говорит о десяти тысячах жидов, которые где-то засели, но сейчас вот-вот придут по этой черной улице, вон оттуда, с горки, с этой самой Совской, где уже режут детей этой голосящей бабы. А ведь нас только горсточка – взвод…

      Я говорю солдатам несколько успокаивающих слов, они как будто приободрились, но все же я решаю пройти на эту дурацкую Совскую, чтобы выяснить…

      Развернутым строем, от стенки до стенки, вернее, от палисадника до палисадника, мы поднимаемся вверх по этой чернеющей улице. Двигаемся вперед осторожно, потому что темно, как в погребе. Пройдя несколько, я вдруг угадываю впереди толпу.

      Их не видно, но по приглушенному говору и шуму чувствуется человеческая масса, которая не то стоит, не то идет поперек улицы.

      Я останавливаю взвод. Кричу в темноту: – Кто идет? Что за люди?.. Говор вдруг замолкает. Наступает тишина, но ответа нет.

      Темная масса, которая уже чуть-чуть различается глазами, стоит неподвижно.

      Повторяю вопрос.

      – Да отвечайте же. Кто такие?

      Ответа нет. Кричу еще раз:

      – Отвечайте, не то стрелять буду.

      Ответа нет. Я приказываю горнисту:

      – Сигнал.

      Замершую – черную, как демиевская грязь, – темноту вдруг прорезает желтый хрипло-резкий звук трубного