Мидавиада. Надежда Васильевна Кремень

ли…

      Миртеллион? Вот уж удивительно! Такой молодой!

      – Думаешь, больно молод? – догадалась женщина. – Так и есть. Ему двадцать пять, а то и меньше.

      – Как же он стал миртеллионом?

      Рума прищурилась. Поводила глазами из стороны в сторону, точно решая, стоит ли говорить, и, наконец, выдавила:

      – Он был помощником самого Зегды.

      Зегды?! Дяди Зака?! Неужели она знает, что с ним стало?! Теперь Селена просто обязана была выпытать всё до последнего слова.

      – Самого паргалиона Зегды? – осторожно спросила она.

      Рума кивнула:

      – Ты его знаешь?

      – Слышала. Немного.

      – Мой муж писал их портреты. Зегды и Велссима тоже. Знаешь, как мальчик попал в армию?

      Селена пожала плечами, стараясь делать безучастное лицо. Только бы не спугнуть! Только бы не вызвать подозрений!

      – Зегда нашёл его на улице. Представляешь?

      Нет, она не представляла. Дядя Зак никогда не упоминал при ней о миртеллионе Велссиме. Интересно, как его зовут? Должно же быть у человека собственное имя.

      – Малышу было года три, – продолжала Рума. Голос её подтаял – должно быть вспомнила о собственных сыновьях. – Зегда взял его на воспитание и назвал Агратом.

      – Откуда вы всё это знаете?

      – Он сам рассказал моему мужу.

      – Зегда?

      – Аграт. Паргалион почти всегда молчит.

      Удивительное дело! Паргалион Зегда из Руминого рассказа мало походил на дядю Зака, которого Селена знала всю жизнь. Он, конечно, серьёзный и строгий, но уж никак не молчун.

      – Мальчик, вырос в казарме, – грустно усмехнулась женщина. – Воспитывался при штабе. И, знаешь?.. Пусть, он не герой войны, но человек… Человек он хороший. Очень хороший, поверь!

      Селена кивнула. Не было никаких оснований верить Руме Вейзес, но та говорила так убедительно, что верить хотелось.

      – Вы близко знакомы?

      Рума провела пальцем по портрету, будто пыталась заключить его в невидимую рамку. Только сейчас Селена обратила внимание на то, что было так очевидно. На то, чему она прежде не придавала должного значения. На пятна. Это была не просто грязь. Так выглядит запёкшаяся кровь.

      – Мы виделись только дважды, – по щекам женщины побежали блестящие ручейки.

      – Это связано с..? – говорить было трудно. Язык точно оцепенел. Так бывает, когда нужно задать тяжёлый и неудобный вопрос. – Эта кровь… Она…

      – Это кровь моего мужа.

      Рума склонилась над портретом, и слёзы закапали на холст, оставляя расплывающиеся пятна:

      – Я хочу, чтобы ты знала! Хочу, чтобы хоть кто-нибудь знал! Всё это ложь, а ложь – это предательство! Я просто сижу здесь и молчу. Молчу две, три луны к ряду! Молчу, потому что боюсь говорить!

      Селена осторожно протянула руки, и женщина разжала пальцы, позволяя ей забрать драгоценный набросок:

      – Это его последняя работа! Шости всегда так делал. Сначала набросок углём, потом – картина в цвете. В тот вечер они с Агратом встретились во второй