Умереть на рассвете. Евгений Шалашов

деньгами дают. Мне, если старыми деньгами мерить, в миллионщиках ходить можно. Только на один «лимон» разве что фунт хлеба купить можно. Так и то – в этом месяце половину жалованья в «Помгол» отдал.

      – А говорят, губернская власть ситный с маслом ест да колбасой закусывает? – ухмыльнулся Николаев.

      – По мне, понимаешь, лучше пусть голодно будет, зато совесть чистая. Мне так жить легче. И большинство таких. Есть, конечно, шкурники, к себе гребут. Помнишь, хохол у нас в роте был, что сало втихаря жрал? Ты его, Иван Афиногеныч, колодкой для обуви учил.

      – Не помню, – покачал головой Иван. Действительно, не помнил, что «учил» кого-то колодкой для снимания обуви.

      – Ну, как же… – слегка растерялся Алексей. – Ты же, батька, его из-под одеяла вытряс, схватил колодку и заставил все сало съесть.

      – А! Этот… – вспомнил-таки Иван. – Было дело.

      Новобранец Видута, которого он колодкой для сапог заставил съесть за один присест добрых четыре фунта сала без хлеба, с тех пор от него нос воротил. Зато потом, все новобранцы, получив посылочку из дома, бежали к нему и выкладывали все, что присылали. А он, самый старый солдат во взводе (не по возрасту, а по службе!), которого уважительно именовали «батькой», делил все по совести.

      – Когда вижу такого, что ситный с маслом втихаря жрет, а народ голодает – твою колодку вспоминаю. Думаю, заставить бы его жрать, чтобы нажрался до посинения!

      Разволновавшись, Курманов разлил по кружкам остатки хереса, негромко сказал: – Давай за тех, кто в Пруссии да в Прибалтике лежать остался да на фронтах белогвардейских погиб.

      Выпили не чокаясь. Курманов, слегка опьянев, налил себе кипятка, заправив сушеной морковкой. Покосившись на фронтового товарища, усмехнулся:

      – А что, Афиногеныч, может, тебе еще чуток?

      Иван, которому выпитый херес показался чем-то вроде женского пива, от которого ни в голове, ни в другом месте, радостно кивнул.

      – Во! – поднял указательный палец вверх Курманов, забираясь под стол и вытаскивая оттуда косушку, запечатанную сургучом: – Похоже, ее туда давненько заныкали да забыли, а я нашел.

      Иван, рассматривая бутылку, только похмыкивал. Последний раз он видел такую году в четырнадцатом. Осторожно сбив сургуч, понюхал горлышко:

      – Ишь, водкой пахнет, не выдохлась, – уважительно сказал Николаев и, обращаясь к другу, спросил: – Сам-то как, будешь?

      – Нет, хватит, – покрутил тот головой. – С брюхом беда, да и с сердцем что-то не то. Да и тебе косушка на один глоток – тут пить-то всего ничего…

      – С сердцем-то давно неполадки? – обеспокоился Иван. – Брюхо-то, понимаю, помню, а сердце чего?

      – Э, долго объяснять, – махнул рукой Алексей. – После польской кампании стали виноватых искать. Ну, особые отделы армию шерстить принялись. В первую очередь военспецов, а потом нас, комиссаров. Прихожу как-то, а у меня два латыша обыск проводят. Я спрашиваю: «Товарищи, на каком основании?», а они бурчат что-то по-своему. Спрашиваю: «Где ордер на обыск?», а они – сиди, мол, а не то будет тебе ордер. Тут я