Согнутые руки. Элли Гарус

может стоит отпустить? Пока твоя любовь не знала ее страсти… Ты же гибнешь, Фреди. Она же видит, Фреди. Ей тяжесть одиночества наступает на пятки, и она смело бежит вперед, цепляясь в темноте за твою руку. Ты – надежда для нее, долгожданный неснятый кадр, неспетая поэзия… Видишь, она ходит за кулисами жизни, помоги ей, Фреди. Помоги… – шепот усиливается в моих ушах, и резкий свист глушит, но я слышу последнюю фразу, – помоги ей, чтобы ее солнце раньше времени не закатилось, и сон не настиг ее в священной земле».

      Пожалуй, стоит рассказать вам, это важная часть рассказа из жизни Роси, которую она поведала мне, пока мы летели из Чикаго в Пизу. У нас выдался непростой разговор. Рослин упомянула в нем о своей покойной матери, и тогда я начал понимать насколько глубока ее рана, которую, казалось бы, родные люди должны были помочь залечить. Но они равным образом только ковыряли ее время от времени, дабы та хронически сочилась, напоминая о себе.

      – Незадолго до того, как мама уснула навсегда, она говорила мне странные вещи… То, что они странные, я так думала ещё ребенком, а сейчас понимаю, что она, возможно, хотела меня защитить от своей участи. Она жутко боялась… Помню, как она подозвала меня, усадила на стул около трюмо: там было так много цветных баночек, помад, разные ароматные духи. Она взяла расчёску и стала расплетать мне волосы. Я смотрела на себя в зеркало и видела ее лицо – мама улыбалась, а потом вдруг помрачнела, и губы ее вытянулись в тонкую полосу. Она сказала мне:

      – Я очень хотела ребенка. Долго ждала его. И когда родилась ты, я так плакала… долго и горько плакала, потому что у меня родилась девочка! Я не хотела, чтобы у меня была дочка, потому что красота – она только убивает нас, красивых женщин. Она сделала меня заложницей, Роси. А теперь ты… Ты же будешь красивее меня, а мужчины слишком много требуют от нас… слишком много. Твой… – неожиданно она прервала мысль, как будто специально выбирая слова, но спустя несколько секунд продолжила.

      – На этих словах мама утихла, а я смотрела на нее и не понимала, почему она не хотела девочку – меня? После ее смерти, там на кладбище, я думала, что она уснула навсегда из-за меня, потому что я не мальчик. У меня было столько мыслей в голове, Фреди… столько разных мыслей, сколько не должно быть у пятилетнего ребенка! Я даже не плакала, просто молча стояла и смотрела, как гроб опускают в землю. Так я молчала долго… Отец был разбит, а я почти три месяца жила у его сестры Молли и ни с кем не говорила; меня начали водить по врачам: сказали это на фоне стресса. А потом папа забрал меня и даже не спросил хочу ли я жить с ним. У него я тоже молчала до тех пор, пока на каникулы не вернулся Джо.

      На лице Рослин появилась улыбка – кажется, это единственная ее светлая эмоция за все время рассказа.

      – Тогда он мне показался взрослым дядей, хотя он и раньше появлялся в нашем доме… но я была слишком мала, чтобы его запомнить, разница в двенадцать лет между нами чувствовалась. Он первое время меня изучал, а в один из дней забрал с собой кататься на роликах, гулять в зоопарке и кормить животных. Там-то я впервые заговорила после долгого молчания,