Токио. Долго и счастливо. Эмико Джин

уже успела снять, но «школьная форма» до сих пор на ней: классическая рубашка на пуговицах с закатанными до локтей рукавами и элегантная юбка-карандаш.

      – Расскажи мне еще раз про моего отца. Ну, донора спермы.

      Мы всегда были откровенны друг с другом. Иными словами – мать-одиночка и дочь, двое против целого мира. Вот только теперь все вдруг перепуталось. Изменилось. Но она пока этого не замечает. Это как развод родителей Глори. Ее мама остыла и начала встречаться с семейным стоматологом, а папа в это время готовился к двадцатой годовщине семейной жизни. Ложь перечеркнула все.

      Мама закрывает глаза. Ну, конечно, сейчас начнется ее коронное «сегодня-был-длинный-день и у-меня-нет-времени-на-эти-разговоры».

      – Я просила тебя не использовать эту фразу.

      – Прости. Я учусь в государственной школе. У нас есть предмет «половое воспитание». Я слишком много знаю.

      Она разворачивает тофу, режет его на кубики и бросает в вок. Он шипит, и звук этот действует на меня приятно-успокаивающе – как будто возвращаешься домой.

      – Эта тема может подождать? Я ужин готовлю.

      Я сильнее сжимаю в руке нож: меня накрывает волна решимости. Я не злюсь. Совершенно.

      – Нет, не может. Просто расскажи мне еще раз.

      Она замирает и оборачивается. И подозрительно смотрит на меня.

      – К чему все это? Тебе чего-то не хватает из-за отсутствия отца?

      Ох! От выражения ее лица душа рвется на части. Моя решимость сменяется оборонительной позицией. Что мне ответить? Да. Мне не хватает отца. Даже больше: мне не хватает прошлого. Со стороны мамы семьи нет. Она сансей – японка в третьем поколении. Ее бабушка и дедушка эмигрировали в тридцатых годах прошлого века. Они не знали языка, и все, что у них было, когда они сели на направляющийся в Америку корабль, – это надежда на лучшую жизнь. После Второй мировой войны они спрятали фамильную реликвию – кимоно – под кровать, наряжали в декабре рождественские елки и говорили исключительно по-английски.

      Но некоторые традиции – снимать обувь перед входом в дом, идти в первый раз к кому-то в гости не с пустыми руками, есть на Новый год тошикоши соба[18] и моти[19] – никуда не исчезли. Они просачиваются сквозь щели и лезут через стены. От этой призрачной жизни мне становится тоскливо. Я хочу понять себя. Хочу найти свои корни.

      Но я не могу сказать маме, о чем думаю. Не могу признаться ей, что на вопросы людей обо мне отвечаю так, словно оправдываюсь. Нет, я не говорю по-японски. Нет, я никогда не была в Японии. Нет, мне не нравятся суши. Их разочарованные взгляды говорят сами за себя. Я неполноценная личность.

      Ей будет больно от этих слов.

      Поэтому я просто молчу.

      Она медленно и мучительно вздыхает. И смотрит в потолок. Боже, дай ей терпения.

      – Мы познакомились на одной из вечеринок на последнем курсе. Переспали. После окончания учебы я обнаружила, что беременна тобой. Но его было уже не найти.

      – Ты не знала, как его зовут?

      – Не знала. – Она не смотрит в глаза.

      – И не знала, где он жил?

      – Нет.

      – А

18

Традиционное новогоднее японское блюдо из лапши.

19

Японский десерт из особого рисового теста.