Обнажение чувств. Сергей Алексеев

в город, то домик этот хорошо видно с дороги, по крайней мере, его пирамидальную крышу.

      – А мне все кажется… он жив! – со слезой проговорила Анна. – Не верится…

      Аркаша подавил пальцем кожу на предплечье – после нажима оставались лиловые пятна.

      – Нет, Анна… – вымолвил с надеждой. – Началось трупное окоченение… Он ничего не оставлял для меня? Рукописи, например, документы?

      – Какие рукописи? О чем вы?

      – Может, высказывал пожелания? Ко мне? Или как-то иначе выражал отношение?

      – Да, кажется, позавчера. – припомнила Анна. – Я убирала в кабинете… Профессор сказал, надо провести Арканю сквозь чистилище.

      – Сквозь чистилище? Что это значит? Помыть с мылом?

      – Не знаю… Сейчас не до этого…

      – А мне это очень важно! – Аркаша схватил ее за плечи. – Что еще говорил?

      Она вырвалась.

      – Что вы себе позволяете?! Такое горе!… А вы только о себе! Вы конченный эгоист!…

      – Пожалуйста, не надо истерик. – оборвал он. – Я тоже скорблю. В детдоме научились плакать без слез. Слезы его оскорбляют.

      При жизни Сударева они виделись только однажды, и то случайно, на вокзале, поэтому разговаривать следовало, как малознакомым людям. Горестный час у тела дорогого человека их не должен был сближать, поскольку Аркаша с некоторых пор был подчеркнуто грубоват в отношениях с женщинами, особенно, с чужими женами, которые ему нравились по определению. На вокзале Анна испытывала период счастья, поэтому походила на крупную породистую, но хищную кошку и понравилась ему с первого взгляда. Овладеть женой профессора стал бы высшим пилотажем, но Аркаша пытался лечить эту старую болячку. Клептомания довлела над ним всю жизнь: официально он женился дважды, и каждый раз крал замужних женщин у своих приятелей. Неожиданно для себя он превращался в змея-искусителя – внешность позволяла, проявлял блистающий талант обольстителя, ухаживал красиво, тонко, изящно и уводил жену. Редкая женщина в силах была устоять, когда известный писатель становился на колени, целовал край платья и не говорил – пел такие слова, что голова кругом. Многие соглашались только на любовные свидания в съемных квартирах, в машине, в детской комнате на вечеринке у приятеля и в запущенных уголках парков. И это была не просто блажь или хулиганское увлечение; чужие жены ему всегда казались прекрасней, чем свободные женщины, поскольку на них уже лежала печать любви, семейного тепла, заботы и ласки. Автор жесткой, воинской прозы вкупе с женой приятеля воровал и это чужое чувство, раз и навсегда испытав потрясающий вкус краденной любви, когда есть чувство опасности, риска и наркотический адреналин.

      – Вы красите волосы хной? – спросил тогда он на вокзале. – Поэтому они огненные?

      – Я ни чем не крашу волосы. – был ответ. – Я огненная от природы.

      – Зачем вы отрезали косу?

      – У меня никогда не было косы.

      И это были единственные слова, сказанные друг другу.

      Однажды Аркаша пришел на кафедру и признался критику в этом своем грехе, обсудил с ним замысел