Полувзвод б/б. Дмитрий Денисовский

ну а кому-то уже и морфин.

      Поговаривали, что вскоре в эвакогоспиталь начнут свозить онкобольных с двух других, соседних фронтов. Благо что палат тут хватало. Но пока пациентов здесь было всего человек двадцать пять, включая лежачих.

      Одним словом, почти полноценный стрелковый взвод Красной армии по количеству бойцов. Хотя и бойцами их считать-то уже было никак невозможно. Тем более что только меньшая часть из них могла ещё пока передвигаться на своих ногах. Причём главным определением здесь были слова ещё пока!

      Да и двигались кто как. Кто-то ещё достаточно твёрдо, ну а кто-то уже еле волочил ноги. Знали, конечно, что все без исключения вскоре пополнят часть своих лежачих товарищей. Раньше или позже, но неизбежно!

      Десяток бывших фронтовиков, которых временно называли в госпитале ходячими. Такой вот специфический полувзвод Б/Б. Эта аббревиатура стояла у каждого бойца в медицинских карточках. Б/Б – безнадёжные больные! Этими двумя буквами, в общем-то, было сказано всё!

      Их свозили со всего 3-го Белорусского фронта в этот эвакогоспиталь, расположенный в первом эшелоне тыла. В основном все пациенты находились на крайних стадиях рака, и это место было их последней остановкой перед уходом в вечность.

      Все они без исключения терпели до конца, находясь во фронтовых ротах и батальонах. Пытались скрыть наступающую слабость и дикие боли от врачей и своих товарищей. Воевали до последнего! Воевали как могли из всех своих быстро уходящих сил! До того момента, когда уже теряли сознание от боли или падали от бессилия. Только после этого, когда уже поздно было что-то исправить, их отправляли сюда, сразу в результате беглого осмотра в медсанбатах. Отправляли в последний путь.

      В раковом госпитале за ними хорошо присматривали, их усиленно кормили и даже пытались лечить. Но, по большому счёту, все врачи и медсёстры госпиталя понимали, что это уже не люди, а тени, задержавшиеся на этом свете. Их, конечно, жалели, улыбались им и подбадривали. Но больные раком бойцы уже остро чувствовали, что улыбки медиков скорее от жалости к ним. Это не имело ничего общего с радостью, предназначенной только живым.

      Гвардии капитан Фролов, как и почти все остальные лежачие и пока ещё ходячие пациенты эвакогоспиталя, пытался изо всех сил не пасть духом. Главное было научиться преодолеть жалость к себе. Жалость, которая наворачивала нежеланные слёзы и заставляла чувствовать себя ужасно одиноким, никому не нужным и незаслуженно понёсшим эту божью кару. Нестерпимо было осознавать себя списанным в покойники, невзирая на то, что ты ещё жив и мысли твои по-прежнему ясны и очевидны.

      «Мыслю, значит, существую», – так говорили древние римляне. В этом своём новом обличии живого мертвеца бывший гвардии капитан Фролов понимал, как они были не правы, эти древнеримские философы. Существовал ведь он, как и его соседи по палате, только во временных списках эвакогоспиталя. В общем-то, на них был поставлен жирный крест, и все ждали их затянувшегося конца, чтобы из этих списков вскоре вычеркнуть.

      Находились,