Театр теней. Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери (сборник). Коллектив авторов

это слетает, и теперь он похож на обиженного бассет-хаунда. На лице Цукермана отражается конец Вселенной.

      – О господи…

      Исполнитель вздыхает, слегка качнув стволом.

      – Ну все, баста.

      Он нажимает на спусковой крючок, из дула «браунинга» выскакивает древко с маленьким флажком, на одной стороне которого написано «СЮРПРИЗ», а на обороте – «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ».

      Они ворвались в комнату, весь персонал агентства – даже бывшая секретарша, миссис Мерриуэзер, которая по-прежнему носила очки по моде тридцатилетней давности и страдала от камней в желчном пузыре (Цукерман вообще думал, что она давно умерла).

      Два партнера по фирме – в штанах для гольфа, с ролексами на руках, – три младших агента, анорексичная секретарша, парочка лентяев студентов, читающих резюме, старушка с подсиненными волосами, бухгалтер с шестизначной зарплатой и пристрастием к перкодану – такая пестрая компания может наделать много шума.

      Они свистели, орали и пели «С днем рожденья тебя!», стреляли шампанским и катили на тележке для корреспонденции торт в форме надгробия с надписью «ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ГЛАВНЫЙ ПАРШИВЕЦ ГОЛЛИВУДА». И все как один старались не замечать на лице Цукермана признаков посттравматического стресса.

      Цукерман всегда считал такие праздники с сюрпризом слабо завуалированными актами пассивной агрессии и враждебности, потому что взаимной ненависти в его конторе хватило бы на оклейку пещеры Бен Ладена в два слоя.

      После часа тостов, фальшивого пения, обмена слухами и бородатыми анекдотами миссис Мерриуэзер наконец решилась затронуть больную тему.

      – Ты хоть представляешь, как мы ржали при виде твоего лица в самом конце? – выпалила она, приперев Цукермана к кадке с фикусом.

      – Да, тут вы меня поймали, – кисло улыбнулся Цукерман. – А этот Голем… Кто он?

      Цукерман показал пальцем на левиафана в пиджаке, который топтался в углу в полном одиночестве. Исполнитель стоял там как истукан, таращась в бумажный стаканчик. Ему было хорошо за шестьдесят, лицо, от которого, как говорится, молоко скисает: паутина ущелий, обрамляющих глаза, – сверкающие метеоритные кратеры.

      – Бедняга, – ответила миссис Мерриуэзер. – А когда-то был о-го-го.

      – А конкретнее?

      – Марвин, ради всего святого, ты всю жизнь в кинобизнесе… Неужели ты его не узнаешь? Мне говорили, что ты его не узнаешь, но я не поверила.

      – Может, ты мне ответишь все-таки или будем в угадайку играть?

      – 1962 год? Ноктюрн Нью-Джерси? Имена Алан Ладд и Барбара Стэнвик тебе ничего не говорят?

      – Не видел.

      – Этого джентльмена зовут Хейвуд Аллертон.

      Для Цукермана это имя было пустым звуком.

      – И?

      – Когда-то он был величайшим злодеем Голливуда.

      Пожав плечами, Цукерман еще раз посмотрел на гиганта с изборожденным лицом.

      – А с чего это он бедняга? Это же меня катком переехали.

      Миссис Мерриуэзер понизила голос, словно