Прах и пепел. Анатолий Рыбаков

на всякие макаронные фабрики, а там рояля нет, значит, нужен третий баянист. Стасик, как и я, двухстаночник.

      Саша поставил рюмку на стол.

      – А ведь ты врешь.

      – Брось, дорогуша, – поморщился Глеб, – ну что ты привязываешься?

      – Что ты сказал Семену?

      – А ты все хочешь знать?

      – Да, хочу.

      Глеб выпил, вилкой подхватил кусочек селедки.

      – Ну что же, я сказал: избавляйтесь от Каневского. Болтает чересчур.

      – А что именно болтает, ты Семену сказал?

      – Зачем Семену знать, кто что болтает? За то, что знаешь, тоже приходится отвечать. Может, Каневский болтал, что ему мало платят? Семен, дорогуша, не лыком шит; раз человек болтает, лучше избавиться от него.

      Он снова налил себе, взглянул на Сашину рюмку.

      – Так не пойдет. Думаешь, я один эту склянку усижу?

      Они выпили оба.

      – Угробил ты человека, – сказал Саша.

      – Я?! Да ты что?

      – Выбросили на улицу, оставили без куска хлеба.

      – Не беспокойся, без хлеба он не останется. – Глеб кивнул на оркестр. – Вот он, кусок хлеба, да еще с маслом.

      – Зачем ты все-таки добавил Семену, что Каневский болтает? Чтобы увесистей было, чтобы уволили наверняка?

      – Да, дорогуша, именно для этого и добавил. Я не желаю работать с мудозвоном, который при людях несет такое, за что меня завтра могут посадить.

      Саша молчал.

      – Осуждаешь меня? – спросил Глеб.

      – Да, осуждаю.

      – Ах, так, – усмехнулся Глеб, – ладно!..

      Он налил себе еще рюмку, выпил не закусывая, икнул, был уже на взводе.

      – Расскажу тебе одну историю про моего друга. Хочешь послушать?

      – Можно послушать.

      – Тогда слушай.

      11

      Глеб поднял бутылку, она оказалась пуста.

      – Ладно, дорогуша, расскажу тебе эту историю, а потом примем еще по сто. Итак, был у меня друг, хороший друг, верный друг, в Ленинграде. Жили мы в одном доме, в одном подъезде, на одной площадке, ходили в одну школу. Был он первый ученик и по литературе, и по математике, даже по физкультуре. Из простых новгородских мужиков, но самородок! Ломоносов! В университет на физмат прошел по конкурсу первый. Идейный! Еще в девятом классе прочитал «Капитал» Карла Маркса. Не пил, не блядовал, правда, курил. Русоволосый, синеглазый, статный, красавец мужчина! И главное, душевный, все к нему шли, и он, что мог, для каждого делал. И вот, понимаешь, какая штука… Подался мой друг в троцкистскую оппозицию еще студентом, в институте выступал открыто, взглядов своих не скрывал! Ты спросишь, почему дружил со мной, с беспартийным и безыдейным? Я, дорогуша, человек легкий, но человек верный, это он знал. За это, думаю, и любил. И все мне рассказывал. Конечно, всякие там тайны не выкладывал, имен не называл, дело уже повернулось к арестам, высылкам, но взглядами делился.

      Глеб поманил пальцем официанта, показал на графинчик:

      – Тащи еще двести!

      – Может, хватит? – сказал Саша.

      – Ничего, по сто граммов не помешает.

      Глеб налил Саше, себе.

      – Одного