Прах и пепел. Анатолий Рыбаков

Видишь, какая у тебя котлетка? С жирком. Меня один старый шофер учил: закусывай жирненьким и пьян не будешь.

      – Это точно, – подтвердил Леня, – жир впитывает в себя алкоголь, не дает ему проникнуть в организм.

      – Пожалуйста. – Каневский склонился к тарелке. – Закусывать так закусывать, жирненьким так жирненьким.

      Слава Богу! Кажется, не надрался, аккуратно уминает свиную отбивную.

      – Я хочу продолжить свой тост. – Глеб снова поднял рюмку. – Значит, за процветание западноевропейских танцев среди всех народов Башкирской Республики: башкир, татар, русских, украинцев, евреев, черемисов, мордвы, чувашей и так далее… Некоторые на нас косятся: мол, халтурщики, люди вкалывают на производстве, а вы ногами дрыгаете, деньгу сшибаете. Нет, дорогие! Мы – люди искусства, социалистической культуры, социализма без культуры не бывает!

      – Непонятно, о каком социализме вы говорите, – сказал вдруг Каневский.

      – То есть как?! – опешил Глеб. – Я говорю о нашем социализме, который победил в нашей стране.

      – Социализм не может быть наш или не наш, – глядя в тарелку, сказал Каневский, – социализм – это абсолютное понятие. Немецкие фашисты тоже называют себя социалистами. Вообще, пока существуют армия, милиция и другие средства насилия, нет социализма в его истинном значении.

      Глеб растерянно молчал, потом заулыбался:

      – Смотрите-ка, Каневский, оказывается, теоретически подкованный товарищ, а я и не знал. – И заторопился: – Ладно, ребята, давайте по последней.

      Все, кроме Каневского, допили. Глеб потребовал счет, объявил, сколько с каждого, все выложили деньги. Вышли на улицу. Было часов десять вечера. Моросил дождик. Каневский нахохлился, поднял воротник пальто.

      – Ну, кто куда? – не то спросил, не то распрощался таким образом Глеб и пошел с Сашей.

      Пройдя несколько шагов, спросил:

      – Что скажешь, дорогуша?

      – Ты о чем?

      – О Каневском. Построить социализм в одной стране невозможно. Это ведь теория Троцкого. Вспомни, дорогуша.

      Глеб прав, но не хотелось топить Каневского.

      – Он говорил не о нашем, а о немецком, фашистском государстве.

      – Нет, дорогуша, меня на кривой кобыле не объедешь! Как он сказал? Вообще нет социализма, пока существуют армия, милиция… Заметь, не «полиция», а «милиция»… Дорогуша! Это же про Советский Союз сказано.

      – Милиция, полиция, подумаешь! Не строй из мухи слона.

      – А если эти слова завтра станут известны там, – он кивнул в сторону улицы Егора Сазонова, где находился НКВД.

      – Откуда они станут известны?

      – Откуда? От верблюда! Допустим, от меня.

      – Вот как?!

      – Да, да! Разве ты все обо мне знаешь? А может быть, и от тебя!

      – Даже так?!

      – Да, дорогуша, даже так. Я тоже не все о тебе знаю. А возможно, от Лени. Мы оба его не знаем. Или от самого Каневского. Кто он такой? Нас потащат и спросят: говорил он такое? Говорил. Почему не сообщили? Вот тебе и статья: за недонесение. В лучшем случае. А в худшем – троцкистская группа.

      Глеб