«…Писарев и Добролюбов противопоставлялись, таким образом, один другому, как два писателя, не имеющие между собой решительно ничего общего, как представители двух безусловно враждебных друг другу направлений: в одном видели только крайнего индивидуалиста, в другом – только народника. Но, на самом деле, справедливо ли подобное категорическое противопоставление? Так ли далеки друг от друга оба корифея русской публицистики и литературной критики «реформационной» эпохи?…»
«Среди пестрой толпы „народных“ типов, выведенных в комедиях Островского, недостает одного: талантливейший из русских драматургов, давший первую по времени широкую картину народной жизни, обрисовавший быт самых различных слоев русского общества, последовательно избиравший своих героев среди купцов, мещан, крестьян, приказчиков, чиновников, интеллигентных пролетариев, не остановил своего внимания на типе фабричного мастерового. … Как раз под одной кровлей с Островским некоторое время жил тогда художник слова, заинтересовавший столичную интеллигенцию рассказами из фабричного быта. …»
«…если основываться на характеристике, которую дал себе Евгений Соловьев, можно было бы только приветствовать его, изумляться непростительной злонамеренности его оппонентов и радоваться тому, что в его лице русская литературная критика сделала такие блестящие успехи… Но, к сожалению, дело обстоит далеко не так, как старается его представить г. Соловьев: при ближайшем рассмотрении его критических исследований оказывается, что новых путей в науке он не открывает, что ничего ценного к работам своих предшественников он не прибавляет, что новатором его можно назвать только в одном смысле: он избрал такой упрощенный способ подвергать анализу литературные явления, который до сих пор не практиковался ни одним из русских критиков, сколько-нибудь дороживших своим именем и своей деятельностью…»
«Гоголь – это носитель „средневекового“, мистико-аскетического мировоззрения. Гоголь знаменует собой момент пробуждения русского общественного самосознания. Гоголь не начинает нового периода русской литературы, а лишь завершает старый. Гоголь – это родоначальник „новейшей“ русской литературы. Гоголь – это художник, творивший инстинктивно, художник, осмеивавший отрицательные стороны жизни не во имя определенных положительных идеалов. Гоголем открывается период принципиально-критического отношения литературы к вопросам действительности. Таковы исключающие друг друга взгляды, высказываемые критикой относительно Гоголя и его творчества. …»
«Из числа вопросов, к обсуждению которых призывает критику богатое литературное наследство, оставленное Островским, одним из наиболее интересных и в то же время наименее разработанных является вопрос о положительной стороне его общественного миросозерцания – вопрос об его своеобразном „демократизме“. …»
«… Произведения г. Чирикова – ценный памятник только что „отжитого времени“, интересные страницы из дневника той интеллигенции, которая в первой половине девяностых годов пришла на смену прогрессистам „безвременья“, разочарованным, не ведающим „дороги“, стоявшим на распутье, которая совершила решительный „перевал“, которая отвергла веру в критически мыслящую и нравственно сильную личность, которая ставила прогресс всей человеческой цивилизации в зависимость от развития класса буржуазии, которая усмотрела в ходе истории действие законов железной необходимости, и которая развенчала самое себя, признавши себя „бессильной“ перед действием этих железных законов. …»
«… действительно, по общему характеру своего миросозерцания, по общему направлению своей литературной деятельности, по тем художественным приемам, которыми он пользуется при передаче „жизненных фактов“ – Чехов является кровным сыном восьмидесятых годов. Эти года для передовой русской интеллигенции были эпохой резкого «перелома». «Перелом» был вызван, с одной стороны, тем, что народился новый тип интеллигенции, а с другой стороны, тем, что новонародившаяся интеллигенция столкнулась лицом к лицу с новой общественной группой, вращавшей колесо истории. …»
«…Мы не будем останавливаться подробно на социальных симпатиях и антипатиях Ады Негри, не будем разбирать вопроса о двойственности её душевного миpa: вопроса о том, насколько итальянская поэтесса проникнута чувством альтруизма и солидарности по отношению к миpy отверженных и насколько низко ценит она противоположный мир буржуа. Мы остановимся здесь лишь на тех выводах относительно „ценности жизни“, к которым пришла дочь батрака и работница, на тех страстных стремлениях и надеждах, которыми подарила ее борьба за существование…»
«…впервые г. Чехов выводит перед читателями „положительный“ тип. Героиня рассказа не только разрывает путы, связывавшие ее с „мещанским царством“ – что случалось и с персонажами некоторых из прежних произведений А. Чехова, – но и не обнаруживает, после того как путы были порваны, черт внутренней раздвоенности и внутреннего банкротства. …»
«В. И. Дмитриева принадлежит к числу тех немногих русских писательниц, которые отрешились от старинных традиций „женской“ литературы, которые не смотрят на все явления текущей жизни сквозь призму одностороннего сентиментализма, которые не заставляют своих героев жить исключительно интересами романтического чувства, которые с полным правом могут носить имя „новых женщин“. …»