«…Гоголь заботится о том, чтобы его „душа была чище горного снега и светлей небес“. Но что это означает, что разумеет Гоголь под понятием „чистой и светлой души?“ Говорит ли он о таком состоянии душевного мира, которое характеризуется наличностью самых высоких альтруистических побуждений, самой идеальной любовью к „ближнему“, самым теплым отношением к бедствиям и страданиям ближних? Вовсе нет. …»
«…были дни, когда имя Писемского произносилось с таким же уважением, как имена Тургенева или Гончарова, когда его талант считали первоклассным талантом, когда передовые литературные критики, не исключая автора „Очерков гоголевского периода русской литературы“ и теоретика „мыслящего пролетариата“, самым лестным образом отзывались об авторе „Тюфяка“ и „Тысячи душ“.
«…Принадлежать мужчине – вот в чем видела тогда исключительную цель своей жизни европейская женщина. И на протяжении многих столетий принадлежа исключительно мужчине и заботам семейного очага, европейская женщина старых времен воспитывала в себе чувство полной несамостоятельности. Это чувство легло в основание ее психической деятельности. От этого чувства европейская женщина долго не была в состоянии отделаться и тогда, когда перед ней открывались новые „пути“, когда она вступила на поприще самостоятельной борьбы за существование. …»
«…Писарев и Добролюбов противопоставлялись, таким образом, один другому, как два писателя, не имеющие между собой решительно ничего общего, как представители двух безусловно враждебных друг другу направлений: в одном видели только крайнего индивидуалиста, в другом – только народника. Но, на самом деле, справедливо ли подобное категорическое противопоставление? Так ли далеки друг от друга оба корифея русской публицистики и литературной критики «реформационной» эпохи?…»
«Среди пестрой толпы „народных“ типов, выведенных в комедиях Островского, недостает одного: талантливейший из русских драматургов, давший первую по времени широкую картину народной жизни, обрисовавший быт самых различных слоев русского общества, последовательно избиравший своих героев среди купцов, мещан, крестьян, приказчиков, чиновников, интеллигентных пролетариев, не остановил своего внимания на типе фабричного мастерового. … Как раз под одной кровлей с Островским некоторое время жил тогда художник слова, заинтересовавший столичную интеллигенцию рассказами из фабричного быта. …»
«…если основываться на характеристике, которую дал себе Евгений Соловьев, можно было бы только приветствовать его, изумляться непростительной злонамеренности его оппонентов и радоваться тому, что в его лице русская литературная критика сделала такие блестящие успехи… Но, к сожалению, дело обстоит далеко не так, как старается его представить г. Соловьев: при ближайшем рассмотрении его критических исследований оказывается, что новых путей в науке он не открывает, что ничего ценного к работам своих предшественников он не прибавляет, что новатором его можно назвать только в одном смысле: он избрал такой упрощенный способ подвергать анализу литературные явления, который до сих пор не практиковался ни одним из русских критиков, сколько-нибудь дороживших своим именем и своей деятельностью…»
«Гоголь – это носитель „средневекового“, мистико-аскетического мировоззрения. Гоголь знаменует собой момент пробуждения русского общественного самосознания. Гоголь не начинает нового периода русской литературы, а лишь завершает старый. Гоголь – это родоначальник „новейшей“ русской литературы. Гоголь – это художник, творивший инстинктивно, художник, осмеивавший отрицательные стороны жизни не во имя определенных положительных идеалов. Гоголем открывается период принципиально-критического отношения литературы к вопросам действительности. Таковы исключающие друг друга взгляды, высказываемые критикой относительно Гоголя и его творчества. …»
«Из числа вопросов, к обсуждению которых призывает критику богатое литературное наследство, оставленное Островским, одним из наиболее интересных и в то же время наименее разработанных является вопрос о положительной стороне его общественного миросозерцания – вопрос об его своеобразном „демократизме“. …»
«… Произведения г. Чирикова – ценный памятник только что „отжитого времени“, интересные страницы из дневника той интеллигенции, которая в первой половине девяностых годов пришла на смену прогрессистам „безвременья“, разочарованным, не ведающим „дороги“, стоявшим на распутье, которая совершила решительный „перевал“, которая отвергла веру в критически мыслящую и нравственно сильную личность, которая ставила прогресс всей человеческой цивилизации в зависимость от развития класса буржуазии, которая усмотрела в ходе истории действие законов железной необходимости, и которая развенчала самое себя, признавши себя „бессильной“ перед действием этих железных законов. …»
«… действительно, по общему характеру своего миросозерцания, по общему направлению своей литературной деятельности, по тем художественным приемам, которыми он пользуется при передаче „жизненных фактов“ – Чехов является кровным сыном восьмидесятых годов. Эти года для передовой русской интеллигенции были эпохой резкого «перелома». «Перелом» был вызван, с одной стороны, тем, что народился новый тип интеллигенции, а с другой стороны, тем, что новонародившаяся интеллигенция столкнулась лицом к лицу с новой общественной группой, вращавшей колесо истории. …»