Разбойничья Слуда. Книга 4. Рассвет. Николай Омелин

со всеми делами, когда на улице уже было темно. Спрятав мешки с золотом, наконец, добрался до дома. Первым делом распряг уставшую лошадь и завел в хлев. Вернувшись к телеге, собрал в охапку привезенные от берлоги поленья и сложил рядом с дровами под взвозом.

      – Васька, ты дома? – крикнул он, войдя в избу.

      – А где мне быть, – отозвался тот из другой комнаты.

      – Возьми лампу и сходи в хлев кобылу напои. Да сена дай, не жалей.

      – Лошадь? – удивился Васька.

      – Конюхов приехал, а в конюшне места нет, – устало ответил он.

      – А-а, понятно, – протянул Васька и покосился на отца. – А с медведем что? Матери…

      – Что-нибудь придумаю, – оборвал его Гаврила и, махнув устало рукой, рухнул на скамью.

      После того, как ему, наконец, удалось сообразить, что завтра предложить Конюхову, настроение у него заметно улучшилось. Однако сил, чтобы радоваться, совсем не осталось. Гаврила откинулся к стене и прикрыл глаза.

      Когда Васька вернулся, отец, склонив голову набок, уже крепко спал. Он стянул с него промокшие за день сапоги, стянул потные онучи и унес все на печь. Толи от холодного пола, толи еще от чего, Гаврила поджал ноги и повалился на бок. Сын заботливо устроил их на скамье, взял с ленивки подушку и положил под голову отцу. Затем из комнаты принес большое одеяло и прикрыл отца.

      – Ну, что, ночной странник, явился? – в ответ на свое приветствие услышал Оманов, когда на следующий день вошел к Конюхову в кабинет. – Куда же это тебя носило? – усмехнулся Конхов.

      «Кто-то донес. Кто-то видел меня, – пронеслось в голове у Гаврилы». Однако он тут же взял себя в руки и подошел ближе милиционеру. Стянув с головы шапку, Оманов добродушно улыбнулся и, вытащив из-за пазухи небольшой сверток, положил на стол.

      – Есть грех, признаю, – он старался говорить как можно спокойнее. – Думал, арестуешь сегодня, вот и решил кое-какой скарб с лесу привезти. Охотиться собирался, плахи на белку заготовил недавно. Пришлось съездить и прибрать. Растащат или сгниют в лесу без присмотра. На себе не принесешь, а в колхозе коня не допросишься, – произнес он заготовленное на всякий случай объяснение.

      Глядя на скомканную тряпицу, Конюхов последние слова не расслышал. Да по большому счету не очень и интересно, что вечером в лесу Оманов делал. Его больше радовало то, что нашелся человек, который, несмотря на поздний час, пришел к нему и рассказал, что видел, как Оманов по деревне на его телеге разъезжает.

      – Что это? – кивнул он на сверток.

      – А ты, Григорий Пантелеевич, разверни и увидишь, – не переставая улыбаться, ответил Гаврила.

      Конюхов взял тряпку за край и стал аккуратно приподнимать сверток. Тот сделал несколько оборотов, после чего на стол выкатился нож.

      – Что это? – снова спросил он.

      – А ты на ручку взгляни, товарищ милиционер, – улыбка постепенно сошла с лица Гаврилы.

      – Серьга, –