Шиндяй. Колдун тамбовских лесов. Сергей Владимирович Доровских

нужен, приносишь пользу. В той жизни, что я на время оставил в Москве, ничего подобного не было, и не могло быть. Перевести старушку через улицу всегда воспринимал как анекдот.

      – А Шиндяя не любят здесь? – спросил я, когда выбрался наружу.

      – Это ты Витю так называешь? Он же тебе в отцы годится, милый.

      – Да мы с ним сразу как-то так, по-свойски.

      – Это хорошо, ты его держись, он человек много повидавший, дурного от него не наберёшься. Хотя все иначе скажут, а я вот так! Не знаю, почему к нему многие так плохо относятся, незаслуженно это. Но люди лесные особенные. А что до меня, я к нему по-доброму, и он в ответ ко мне так. Хотя, – она засмеялась. – У нас даже кое-что общее есть. Меня ведь тоже, как и его, за колдунью считают. Вот до чего в народе порой дурость глубоко сидит. Сколько радио и телевизоров ни придумывай! И этих телефонов тоже.

      – А вы и правда…

      – На ведьму похожа? – она по-струшечьи захихикала. Скрюченная почти ровной буквой «г», ей для полного колорита не хватало только чёрного кота на спине – он, видимо, убрёл по своим делам, не интересуясь суетой у погреба. – А в моём возрасте все бабки ведьмы! Это любой тебе подтвердит! Вот Витя очень стариной интересуется, он мне как-то про мордовских колдуний сказывал, зовутся они содыци, или содяцы, я уж точно не упомню. Женщины, что исстари тут жили, умели всё – и ворожить, и врачевать травами и заговорами. Только это всё ушло, почитай, безвозвратно. А я будто нутряной памятью от прабабок всё унаследовала. Хотя так вот разобраться, ушло всё, иль нет? У нас тут кстати коллектив есть небольшой, старушечий уж стал, а раньше, помоложе были, мы и на областных смотрах самодеятельности выступали! В наших тамбовских народных костюмах! Хотя посмотреть на него – в нём почитай всё и мордовское. И песни тоже всю жизнь собираю, знания разные.

      – В общем, колдунья, как есть, – пошутил я.

      – Ещё бы, вон как я тебя обворожила-приворожила, молодца-то заезжего, села на тебя, да уж и езжу, – верещала Трындычиха. – Эх, вот всё ж зря ты у Надьки уголок купил, знать бы, так жил бы у меня! Простору много, и банька даже есть, как муж помер, так и не топится, а я уж так, в корыте обмоюсь разок в годок. Я ж вот-вот помру, и тебе бы дом тогда отписала! Ты переходи-ка лучше ко мне, касатик!

      Я вспомнил про её рассказ о сыновьях. Подумал, но, конечно, не сказал – как только её не станет, все они враз слетятся на продажу дома, и, раз делёж хоть какого, а есть имущества, так переругаются ещё. Такова она, правда жизни.

      После уборки погреба бабушка мне предлагала пообедать, но я уже искал способа, как выбраться из её ласкового плена. Переоделся, и «на дорожку» она мне насыпала конфет-подушечек в карман.

      Провожала, положив голову в платочке на руку и глядя из окна. Картина показалась мне до боли родной, щемящей.

      Я шёл к себе, чувствуя, как от меня пахнет погребом, и думал, не поплескаться ли в Жужляй-ручье, а лучше полноценно искупаться в Цне.

      Из зарослей кто-то свистнул. Покачиваясь, на дорогу вышел Пиндя:

      – Здорово