Шиндяй. Колдун тамбовских лесов. Сергей Владимирович Доровских

какие сорта Мичурин вывел, как прививать деревья. Вот, видишь яблоню? Это в июне-месяце не поймёшь, а так к сентябрю ясно станет, она и зелёными, и красными яблоками заиграет. На одном дереве, понимаешь! Сама яблоня эта – дичка, дикая то есть, самосев. А он три сорта выписал и привил сразу на один ствол. За подвоем пешком ходил вёрст тридцать в оба конца, а ведь инвалид! То-то – какие люди раньше были! Нет уж человека, а дела его видны, значит, не зря пожил. И не только для себя, и не только у дома. Ты по округе прогуляйся да присмотрись хорошенько: яблони, груши, целые посадки черноплодки. Ели даже, туи, прочее, чего у нас в природе особо не водится. То там, то тут. Это всё память о нём, его детки с ветками.

      Мы сидели у потухшего костра плечом к плечу, и было в словах Шиндяя что-то близкое и незнакомое одновременно. Я жил тут всего ничего, но чувствовал, что мы с каждым днём становились всё ближе. И был уверен, что в Москве буду вспоминать эти дни как самый яркий момент последних лет, а может быть, и всей жизни, как бы громко это ни звучало. Никогда я не видел таких мест, такого неба, не вдыхал подобного воздуха, и ни с кем мне так хорошо не дышалось, не говорилось раньше, как с Шиндяем.

      Я только теперь понял, что в огромной Москве, где живут миллионы, у меня не было друзей!

      – Будь осторожнее, – перебил мои мысли Шиндяй. – Я про огонь. Это не шутки, знаешь ли, – он посмотрел на небо. – Если никак не повлиять на природу-матушку, предстоит долгая засуха.

      – Это почему?

      – Приметы знать надо, – он покряхтел, и ещё раз пролил из ведра вокруг костровища – вода ушла в землю, будто и не бывала. – Мы когда по реке плавали, ты, наверное, и не обратил внимания, сколько стрекоз разлеталось? А это не просто так. Надя тоже жаловалась, краем уха слышал, что оводьё её корову искусало всю, спасу нет. И на небо глянь – видишь, луна будто зеленоватая? Самый верный признак грядущей засухи! И пятка у меня всё время зудит – это уж точно, сушь донимает.

      Я рассмеялся.

      – Зря хохочешь. Моя пятка – лучше барометра. Только вот мне, может, удар придётся скоро держать.

      – Ты о чём?

      – Увидишь. Давай лучше на боковую, поздно уже.

      – Ты же обещал рассказать о тайне этого сада!

      – Да что там, – он прислушался к стрекоту насекомых. – Долго рассказывать. Это уж в другой раз, а то и до утра времени не хватит. Тайна великая тут, тайна!

      И вот я проснулся, вспоминая, как Шиндяй залил угли, и, внимательно присмотревшись, потушил носком сапога последние тёмно-красные искорки, и ушёл.

      Я умылся в бочке, и пошёл, покачиваясь, к бабе Наде – я почти каждое утро брал у неё молоко. В первый день предложил денег – обиделась, но мы условились, что за молоко буду выполнять её поручения по хозяйству.

      – Миша, как хорошо! – она вешала бельё на веревку, растянутую между стволами деревьев. – Сегодня Шурик из райцентра должен приехать, к конторе лесничества. Знаешь ведь где? Да и не ошибёшься! В центре посёлка, там и табличка видит, две ели высоченные ещё, они у нас тут одни такие, голубые, любимицы