Свет невозможных звезд. Гарет Л. Пауэлл

Ломакс.

      На потолке загорелись красные вспышки предупредительного сигнала. С металлическим стоном стала закрываться наружная дверь шлюза.

      – …старого близкого друга.

      Я бросила отчаянный взгляд в сужавшийся проем – на город, который чуть ли не всю свою жизнь называла домом.

      – Какой еще «старый друг»?

      Ломакс потупила взгляд.

      – Твой отец.

      Люк закрылся, с последним, окончательным «ке-тунк» отрезав меня от Второй городской тарелки и знакомого мира. На корме зашумели двигатели, палуба под ногами завибрировала. В стеклянной панели за плечом Ломакс я поймала свое отражение: белый ершик волос, разные глаза, щеки в известке и засохшей крови.

      Выставив вперед ладонь, чтобы не потерять равновесия, я переспросила:

      – Отец?

      Не сомневалась, что ослышалась. Но женщина не успела объяснить: корабельные коридоры заполнил вой сирены.

      – Пойдем, – сказала она и, взяв меня за руку, провела в тесный пассажирский салон с шестью рядами кресел.

      Ломакс помогла мне пристегнуться ремнями к пухлым подушкам во втором ряду, щелкнув металлической пряжкой, и едва она заняла свое место, как палуба задрожала.

      Я вцепилась в подлокотники, все еще протестуя:

      – Я не могу улететь.

      Сердце у меня вдруг застучало молотом. В груди трепыхались бабочки.

      – Выбора нет ни у тебя, ни у меня, – констатировала Ломакс.

      В салоне пахло дешевым пластиком обивки. За подголовником переднего кресла засветился экран, показал вид на взлетное поле. Залязгали, отцепляясь, топливопроводы и шланги подачи воздуха и медленно втянулись в гнезда на бетоне площадки. В луче света вспыхнул гидразиновый пар, хлынувший из маневровых двигателей на корабельном брюхе.

      – Десять до старта, – прокаркал чей-то голос.

      Я тщетно искала глазами Мишеля – и он, и его фургон давно исчезли.

      – Пожалуйста…

      – Уже поздно, – покачала головой пожилая женщина.

      Палуба снова задрожала, стены застонали. Изображение на экранчике дернулось. Шум двигателей усилился до рева, от которого у меня все затряслось внутри, и старый корабль заковылял в небо.

      «Тетя Жиголо» поднималась, как кабина лифта. В сотне метров над космопортом она зависла. Я увидела древние нечеловеческие здания города, выстроенные кругами от площадей, и за ними, там, где обрывались улицы, кромку самой тарелки; грань моего мира, с которой ничего не стоило буквально свалиться в звездную пустоту по периметру и внизу. От этого вида у меня засосало в животе. Я всю жизнь прожила потерянной: бедной сиротой, которую другие дети не принимали в игры из-за странного вида. Мне приходилось наскребать себе крохи по городским окраинам. А теперь и этого лишили.

      Сидевшая рядом Ломакс произнесла:

      – Это все к лучшему.

      – Откуда вы знаете?

      – Ты мне просто поверь.

      – А вы сказали, мой отец…

      – Это его корабль.

      «Тетя Жиголо», опустив корму, задрала нос к звездам, а я нахмурилась:

      – Но у меня нет отца.

      2

      Корделия