Пропонтида. Макc Сергеевич Wolf

наподдавать?

      Укутавшись в одеяло, Шевронов Иннокентий Степанович прятал свой лик от горячих лучей. Вскоре солнце уступило ему позицию, и то ли обидевшись, то ли от сладостной любви к своему любимцу, покойно спряталось под горизонт и выжидало. Наступило утро, но уже совсем другое, чем прежнее.

      Комнату накрывал ещё темный бархат скудного, серого утра. Не порадовало то движение солнечной кладовой, где собираются и скапливаются лучи, чтобы обогреть поверхность продрогшей от лунного свечения и зябкой ночи, матери Земли, её отсутствием. И это не порадовало Шевронова. Он привык вставать не под звон назойливого будильника, а под яркий свет, исходящий из окон, поэтому он не зашторивает на ночь оконные рамы. Но сейчас их нет, что может сулить подобное чудо… Рабочая сила, как правило, уже с самого раннего часа подскакивает с воздушного облака пуховых одеял и подушек и стремительно набирает обороты на трудовом участке. Пора бы и Шевронову подниматься, но он встревожен и грустен, что его «будильник» не прозвенел, как у остальных. Думы разом проникли в его голову. Думы печальные, не утешающие. А вдруг это что-то означает недоброе? Он вспомнил о той женщине, и всё свел к природным явлениям. Утро сырое, пасмурное и несолнечное. Может беда какая? Он соскочил с места, живо оделся в облачения хозяина очага и устремился к вывеске. Может местный почтальон разместил её новое послание…

      – Куда это он? – недоумевая спросил мужик с рабочим классовым стажем.

      – Почем знать, куда он поскакал? – встречный вопрос, как ядро, выстрелил, вызвав жгучий интерес у собеседников.

      – Сколько мы вылакали?

      – Почем…

      – Да почем, почем. Откуда ты можешь знать, ты только строчишь настенные кляксы, вокруг ничего не видя, – перебил один другого, – может когда-нибудь жизнь сунет тебе в руки жесткий валик и тогда, ярый художник, ты поймешь, что такое суровость будней, когда туго предстоит тебе водить грубым валиком по стене. Вот тогда-то я и похохочу на славу!

      – Что ты в этом смыслишь? Это, между прочим, произведения искусства, дорогой мой друг! Грубым валик показался ему, тут всё так тонко выверено, что одно загляденье.

      – Да, да, да! Переписал ты оды Караваджо, – иронизировал суровый дядька с рабочим стажем.

      – Оды! Кретин! Художественное произведение! А! Кому я объясняю.

      – Почем нам знать! Голова как впадина, раскалывается, есть у него тут что-нибудь, снять психологический о! Психологический синдром, слышал, какие слова заучил! То-то! Немедленно мне подать эликсир, мне же через два часа выходить в бригаду.

      – Бригадир, а пьешь как сапожник, пример, знаешь ли, очень плачевно скажется на твоих учениках. Плохо батюшка, очень плохо.

      – Ой, только не жужжи под ухом, пчёл ненавижу.

      – Это не психологический синдром, это дурной синдром, – высказал свое назидательное слово малоизвестный человек.

      – Ой, а сам-то налетал, налетал, как шершень, на одно, второе. Лыка уже не вяжа, бормотал там о