Литературные портреты. Александр Сидоров

немецкой на Русь, к святыне москворецкой», а про себя, про свою скуку среди немцев писал:

      Мои часы несносно-вяло

      Идут, как бесталанный стих;

      Отрады нет. Одна отрада,

      Когда перед моим окном

      Площадку гладким хрусталем

      Оледенит година хлада;

      Отрада мне тогда глядеть,

      Как немец скользкою дорогой

      Идет с подскоком, жидконогой –

      И бац да бац на гололед!

      Красноречивая картина

      Для русских глаз! Люблю ее! –

      шутка, может быть, но шутка, характеризующая и то серьезное, что было в Языкове… Вообще чувствуется, что поэзия не вошла в его глубь, скользнула по его душе, но не пустила в ней прочных корней. Даже слышится у самого Языкова налет скептицизма по отношению к поэзии, к ее «гармонической лжи». Он был поэт на время. Он пел и отпел. Говоря его собственными словами:

      Так с пробудившейся поляны

      Слетают темные туманы.

      Недаром он создал даже такое понятие и такое слово, как «непоэт». Нет гибкости и разнообразия в его уме; очень мало интеллигентности – подозреваешь пустоту, слышишь звонкость пустоты.

      Но пока он был поэтом, он высоко понимал его назначение, и с его легкомысленных струн раздавались тогда несвойственные им гимны. Библейской силой дышит его воззвание к поэту, которого он роднит с пророком и свойствами которого он считает «могучей мысли свет и жар и огнедышащее слово»:

      Иди ты в мир – да слышит он пророка;

      Но в мире будь величествен и свят,

      Не лобызай сахарных уст пророка,

      И не проси, и не бери наград.

      Приветно ли сияние денницы,

      Ужасен ли судьбины произвол:

      Невинен будь, как голубица,

      Смел и отважен, как орел!

      Иначе, если поэт исполнится земной суеты и возжелает похвал и наслаждений, Господь не примет его жертв лукавых:

      …дым и гром

      Размечут их – и жрец отпрянет,

      Дрожащий страхом и стыдом!

      Тогда же, когда Языков еще был поэтом, он дивно подражал псалмам («Кому, о Господи, доступны Твои сионски высоты?»).

      На сионские высоты он изредка всходил и впоследствии, когда писал, например, свое «Землетрясение», которое Жуковский считал нашим лучшим стихотворением; здесь Языков тоже зовет поэта на святую высоту, на горные вершины веры и богообщения. Но сам он был ниже своих требований. И про себя верно сказал он сам:

      Он кое-что не худо пел,

      Но, музою не вдохновенный,

      Перед высоким он немел.

      У него есть страстные, чувственные мотивы, упоение женской наготой («Блажен, кто мог на ложе ночи тебя руками обогнуть, челом в чело, очами в очи, уста в уста и грудь на грудь»); но, собственно, и любовь не очень нужна ему, он может обойтись без нее, и он славит Бога за то, что больше не влюблен и не обманут красотою. Этот мнимый Вакх был в конце концов равнодушен и к вакханкам. Правда, сияет на нем отблеск Пушкина, и дорог он русской литературе как собеседник великого поэта. Они встречались там, где берег Сороти отлогий, где соседствуют Михайловское и Тригорское. Живое воспоминание