Литературные портреты. Александр Сидоров

еще своего долга Каменам, что Пушкин не склонился еще перед Гете. После Байрона и Шенье ждет нашего русского Протея еще великий германец.

      Наставник наш, наставник твой,

      Он кроется в стране мечтаний,

      В своей Германии родной.

      Досель хладеющие длани

      По струнам бегают порой,

      И перерывчатые звуки,

      Как после горестной разлуки

      Старинной дружбы милый глас,

      К знакомым думам клонят нас.

      Досель в нем сердце не остыло,

      И верь, он с радостью живой

      В приюте старости унылой

      Еще услышит голос твой,

      И, может быть, тобой плененный,

      Последним жаром вдохновенный,

      Ответно лебедь запоет

      И, к небу с песней прорицанья

      Стремя торжественный полет,

      В восторге дивного мечтанья

      Тебя, о Пушкин, назовет.

      Имеет место гипотеза, что именно на это стихотворение Пушкин отозвался своей «Сценой из Фауста» и что Гете действительно назвал Пушкина – посвятил ему четверостишие. Но верно это или нет, во всяком случае знаменательно, что Веневитинов взывал к Гете, поэту мудрости, поэту глубины, что юноша указывал на мирового старика. В пантеоне человечества есть у Веневитинова и другие любимые боги, и характерно, что он отождествляет их со своими личными, реальными друзьями. Он Шекспира называет своим верным другом, и на каждого писателя он смотрит как на своего собеседника. Если вообще писатель и читатель соотносительны, то в применении к Веневитинову это особенно верно, так как он всякую живую книгу считал написанной именно для него.

      При этом книги не подавляют его духа, и, восприняв у Шекспира так много опыта, он не утратил непосредственной живости:

      В его фантазии богатой

      Я полной жизнию ожил

      И ранний опыт не купил

      Восторгов раннею утратой.

      Не успев потерять восторгов, с ними прошел Веневитинов свою недолгую дорогу. Какое-то чистое кипение, святая тревога духа слышатся на его страницах, и его «задумчивые вежды» скрывали огненный и страстный взор. Искреннее любопытство к жизни, гимн ее цветам и одновременно – работа философского сознания: это соединение «разума с пламенной душой» наиболее характерно для молодого поэта. Он уже все знает, но еще живо чувствует. Он все понял, но ни к чему не охладел. По его собственному выражению, он «с хладной жизнью сочетал души горячей сновиденья» – в этом именно его привлекательность, его чары. Как философ, как мыслитель, он не может не заплатить дани пессимизму, но не отступит ли холод жизни перед горячей душою? О жаре, об огне, о пламени часто говорит в своих стихах горячая душа Веневитинова. Она посвящает себя лучшему, чем жизнь, – прекрасному, и оттого она горит. Жизнь может обмануть, «коварная Сирена», и поэт не поклонится ей:

      Тебе мои скупые длани

      Не принесут покорной дани,

      И не тебе я обречен.

      У него есть об этой жизни замечательные идеи и слова: