Псевдобомбист, лысая Люстра и небесный Царьград. Евгений Петропавловский

городов привыкли не придавать значения. Тем более что он и сам не верил ни единому своему слову, ибо за словами может скрываться одно и другое, и третье, и всё что угодно – это трудно забыть даже в сутемках сознания.

      Бесфамильный не имел ни малейшего желания вот так, с бухты-барахты, превратиться в перипатетика наподобие Аристотеля и Феофраста, любивших рассуждать обо всём подряд во время пеших прогулок. Оттого его негодование пучилось и стремилось ввысь, как стремятся из земли на свежий воздух весенние травы и прочая молодая растительность. Кроме того, его захлёстывали волны мрачных предчувствий. Некоторые полагают, будто каждый человек может управлять своей судьбой, если обладает способностью учитывать все переменные, которые имеют на него влияние; но бывший командировочный такой способностью не обладал и грядущего опасался даже в гораздо более благополучные времена, не то что теперь, среди сплошного недоумения, когда трудно определить не только меру вещей, но и собственную достоверность в окружающем мире.

      ***

      Гражданин Бесфамильный продолжал одиночное движение по новому для него городу, не интересуясь местными достопримечательностями (которых, к слову, на его пути не встречалось, если не вдаваться в подробности с дотошностью микроскопического зрения). Он словно струился по нескончаемому коридору между четырьмя зеркалами и повсюду – справа и слева, сверху и снизу – отражался сам в себе. Правда, его тень казалась настолько тяжёлой, что было очень трудно тащить её за собой; однако отделаться от неё не имелось возможности при всём желании. Кругом, куда ни кинь, бывшему командировочному мнились сплошные дилеммы, а то и капканы похуже.

      Всё должно предполагать под собой какую-нибудь цель, любое движение. Так он считал прежде. Но сейчас, в негаданном и чуждом ему Краснодаре, перед Бесфамильным не возникало ни малейшего намёка на подобие цели. И он углублялся в туманную перспективу просто так, соответствуя стохастическому вектору, ради заурядного физического перемещения, а также ради бегства от скандала, который завершился в поезде, но всё ещё чадно тлел и густо перемешивал понятия о добре и зле в его утомлённой памяти.

      Прежде с ним не происходило такого, что он не мог себе объяснить хотя бы в приблизительном выражении. А теперь произошло. Отчего именно с ним, а не с кем-нибудь другим? Обычно человеку регулировать внешние обстоятельства куда труднее, нежели внутренние, но сейчас не представлялось выполнимым ни первое, ни второе. Его мозг то пробуксовывал, стеснённый в узких границах, то упирался в неясные тупики и разворачивался на сто восемьдесят градусов, то соскальзывал во мрак и запустение, а то вообще принимался панически шарахаться туда-сюда и отказывался переваривать отрицательную информацию. В воображении бывшего командировочного змеились, переплетаясь между собой, разновеликие варианты действительности, среди коих он никак не мог выбрать правильный, а удержать все варианты сразу и сохранить в них собственное