Публичное одиночество. Никита Михалков

предков?

      Ну ладно, берем другое интервью: «Мы с Никитой произошли из одного мира. С пяти лет нас пытались подружить. Но он к этому не способен. Это человек, который людей воспринимает как вещи, как свой фон. Он – дрессировщик, а не друг. Я про него все понял, когда умер мой отец и он позвонил мне и сказал: «Приезжай, Ваня, я хочу выразить тебе соболезнования…»

      Видимо, это тоже журналистская выдумка.

      Кто поверит в сказанное, если узнает всего один факт: когда умер отец Вани, чудесный, замечательный человек Владимир Дыховичный, мне было лет восемнадцать-девятнадцать, а Ивану соответственно шестнадцать-семнадцать. В этом возрасте позвать друга, чтобы выразить ему соболезнования в подобной форме – да это клинический случай! Я и в свои пятьдесят с гаком лет пока не дошел, надеюсь, до такого жидкого маразма.

      Кстати, тогда, после смерти Ваниного отца, я испытал одно из первых душевных потрясений, столкнувшись с жизнью взрослых: на панихиде обратил внимание на очень удрученного и подавленного Константина Симонова, а буквально через пару часов увидел его же, оживленно рассказывающего что-то смешное. Сейчас понимаю, что в этом не было ничего аморального или кощунственного – такова жизнь, в ней все рядом, но тогда поведение Симонова казалось мне верхом лицемерия.

      В день похорон мы с Ваней сидели у меня дома и пили водку, сокрушаясь из-за того, сколько в людях фальши, лжи и неискренности.

      Так что давайте закончим всю эту канитель. Не хватало еще нам с Дыховичным очные ставки проводить.

      Повторяю, я Ваню считаю человеком талантливым, жаль только, что в своем уже достаточно солидном возрасте он все еще почему-то считается молодым, начинающим режиссером… (II, 30)

      ДЯДЯ МИША

      (2001)

      Мой дядька, родной брат отца, Михаил Владимирович Михалков, прожил за пять лет войны все, что ему было отпущено прожить за жизнь. Ни до, ни после он никогда не испытывал тех пиков жизни, которые он испытал на войне.

      Его расстреливали три раза, он двенадцать раз бежал из плена. Он был в Бресте в первый день войны, а потом он все четыре года шел к своим…

      Интервьюер: Расстреливали-то наши, смершевцы?

      Нет. Расстреливали немцы, когда он был в лагере…

      Однажды, когда он вел меня из школы домой, мы с ним обходили яму. Он мне говорит: «Пойдем, пойдем быстрее». Я ему: «А что такое?» А он отвечает: «Яма мусорная, видеть ее не могу…»

      Тогда, в Германии, когда он понял, что его будут расстреливать, он рыл яму для мусора…

      А случилось вот что: он со своим другом-однокашником, грузином, чистили тупыми ножами столы обеденные, вдруг вошел какой-то фельдфебель и начал говорить по-немецки, а дядя Миша ему автоматически по-немецки ответил (в отцовской семье с детства хорошо говорили по-немецки). А в лагере было категорически запрещено скрывать то, что ты умеешь говорить по-немецки. И тогда фельдфебель доложил об этом нарушении дежурному офицеру, а тот приказал: «Расстрелять обоих!»

      И им приказали рыть в густом мягком черноземе яму. Они стали рыть, вырыли уже по грудь. И дядя Миша сказал своему другу: «Знаешь, нас сейчас расстреляют». У