Год Крысы. Игорь Шумов

как обыденность, и иной раз стоило обратить внимание, чтобы на душе снова стало тепло.

      – Кирюху на выходных поеду забирать, – сказала Лера. – Мать твоя бушует.

      – Пусть бушует, – ответил я. – Потом все равно будет обижаться, что о ней не вспоминаем.

      – Ты сам-то съездить не хочешь? – жалобно посмотрела на меня Лера.

      – Нет, – ответил я. – Не хочу ее видеть.

      – Но она же твоя мать.

      – Не напоминай, настроение слишком хорошее. Деньги пошли.

      – Откуда? – удивилась Лера.

      – Музыку свожу, продюсирую всяких лохов. Непыльная работенка.

      Зазвенели вилки, мы наелись. Пока Лера убирала со стола, я испускал изо рта тяжелый дым, и он, как лианы, заполнил кухню. Никогда лиан не видел, только в кино, но, наверное, они такие же, как паутина, только из чего-то более живого, не приносящего смерти. Лере никогда не нравилось, что я курю в квартире.

      – Ты слышал, Николай Огаджанян умер? – ни с того ни с сего спросила Лера.

      – Кто?

      – Ты ему музыку писал в 2014-м.. Он худруком театра частного был, заслуженный артист России.

      – Это тот пидор, кто заставил мальчиков голых бегать по сцене? – заверещал я. – Под мою музыку?

      – Он умер, – оправдывала его Лера.

      – Ну и прекрасно, бывает, – я потушил сигарету и потянулся к следующей. – Почему ты решила сказать об этом?

      – Сейчас выбирают нового худрука. Ты не хочешь попробовать? Они вот гранты каждый год выигрывают. Им нужен, наконец-то, кто-нибудь, кто стал личностью не в Советском Союзе.

      – А я тогда здесь при чем? Мое детство там и началось, стало основой.

      – Но стал же ты собой не в Союзе.

      – Да фиг его знает, Лера, – я задумался. – Думаешь, реально есть шанс?

      – Почему бы просто не попробовать?

      Выбор худрука проходил в несколько этапов, первым из которых было выкурить нервно пять сигарет около входа. Затем прослушивание. Лера заставила меня нарядиться и сделать серьезное лицо; представить, что иду я не на прослушивание, а на похороны. Брюки, рубаха, блестящие туфли. По пути к театру вся эта красота покрылась каплями дождя и грязи. Среди остальных театралов я выглядел просто смешно: тощий, зажатый, волосатая до смеху голова торчала из старого мешка; помятое от возраста лицо с бегающими по сторонам зрачками. Остальные как на показ: их одежда пестрела цветами, на нее никто не скупился; черты лица острые, словно бритвы, привлекали внимание и заставляли уважать; детские глазки не стеснялись смотреть друг на друга с пренебрежением. Кроме молодых пришли и старые критики, любители умных книжек и различной графомании, поганые поэты и другие люди, жаждущие величия, которое они якобы заслуживают. Молча развязалась война за удобное пожизненное место; завсегдатаи задних рядов, почетные долгожители и другие люди, прожившие дольше нужного. Их было много вокруг, саранча налетела!

      Дискуссия о будущем российского театра разгорелась не на шутку, а вместе с этим и очередь не могла собраться. Обойдя