Собирание игры. Книга первая. Таинственный фьорд. Игорь Саврасов

и всё чудесно. Якобы. Курят и хвастают. Вновь лгут. Новые маски вроде бы не жмут… Расходятся, разлетаются… А в пепельнице дымок от сигарет «рассказывает» горькую правду о том, что… всё плохо, ещё хуже, чем было им тогда… Потеря. Навсегда… Или?…

      Школа работала и ездила на экскурсии: Переделкино, Остафьево, Дубровицы. Прогулки, беседы, диалоги…

      Вальс из фильма «ласково и нежно» вскруживал голову мастера. «Изведать после долгого поста, что означает жизни полнота». И «Фауст» новый сменил «фрак» маэстро на «прикид» повесы. Он соблазнился. Он соблазнил.

      Они гуляли. Много. Они целовались. Много. И многое другое. В «Оставьево», в этом «Русском парнасе» они поцеловались впервые. Он помнил ту липовую аллею возле пруда. И как потом лежали в траве лужайки, недалеко от воды, между душистых кустов. Как потом поднялись на террасу…, потом снова сеть дорожек, живописные куртины, мостики… Говорили… говорили. «Она – другая, чем эта остальная молодёжь. Они привыкли высыпаться, они привыкли «не тратиться» душой, они знают себе цену… И всему знают… Знают как они свободны! Будто и без масок! А она… Похожа на меня… Но ведь я старше в два раза! И у меня травм уже… на десятерых…».

      Беседка «Храм Аполлона». Она говорит об одной своей новелле-притче.

      – … Его друг, его печальный друг, уже год носивший маску, печать трагизма… умирает… бросается из окна… Через год герой встречает его! Сон? Бред? Эхо оттуда? Они беседуют… Герой чувствует вину: что не распознал зна́мения смерти… не помог… не спас!

      – Как?! Откуда вы… ты… знаешь?! – воскликнул я, вскочив.

      Это был один из моих тяжёлых снов…, из моей жизни история. Мы молчим. Мы оба смотрим в даль, с высокого берега, из «клетки» той ротонды.

      … Мы ещё раз, в тот последний раз перед расставанием были в Остафьего. Нашей связи было уже почти двенадцать лет. Встречались раза три-четыре в год то в Москве, то в Питере. Тогда это были Праздники! В тот последний раз она была очень тревожна, очень порой раздражительна. Призналась, что с мужем у неё разлад. Он воевал в Чечне и следы, душевные, психиатрические взрывы учащаются. Он не пил ранее… Понимал, что ему нельзя. А тут… как с цепи… И она… Да, она «на стакане»!

      – А ты как? С женой твоей всё так же сложно? Стервенеет!? Ах, болеет твоя Аллочка? Ну-ну…, жалей. Жалостливый ведь ты!

      А через пять минут наклонила голову мне на плечо. Грустная, тихая. Шепчет:

      Аллеи Остафьево!

      Алле оставьте его…

      И уже с иронией:

      – Как стишок?

      Я потом наткнулся на слова последнего владельца усадьбы, графа Сергея Дмитриевича Шереметева: «… Придёт время, и стены остафьевского дома заговорят, озаряя минувшее на память и в разумение многого…».

      Да уж, озаряет минувшее,… но что человек может уразуметь? Что он трус, что на многом его вина, его предательство, малодушие? И что делать? Их, правд-то, сколько? Эх, Люба… Любовь!

      Они ещё перезванивались… Она пила… Она рыдала… Муж-подлец изнасиловал собственную дочь, шестнадцатилетнюю девочку, чуть