Женщины. Чарльз Буковски

работу, и никто глаза не мозолит. Я решил съездить на бега, несмотря на толпу. Так и суббота убьется. Я съел яйцо вкрутую, выпил еще пива и, выходя на крыльцо, запер дверь. Лидия во дворе играла с Живчиком, псом.

      – Привет, – сказала она.

      – Привет, – ответил я. – Я поехал на бега. Лидия подошла ко мне.

      – Послушай, ты же знаешь, что у тебя от бегов бывает.

      Она имела в виду, что с ипподрома я всегда возвращался усталым и не мог заниматься с ней любовью.

      – Ты вчера вечером напился, – продолжала она. – Ты был ужасен. Ты напугал Лизу. Я вынуждена была тебя выгнать.

      – Я еду на скачки.

      – Ладно, валяй, поезжай на свои скачки. Но если ты уедешь, то, когда вернешься, меня здесь уже не будет.

      Я сел в машину, стоявшую на передней лужайке. Отвернул стекла и завел мотор. Лидия стояла в проезде. Я помахал ей на прощанье и выехал на улицу. Стоял славный летний денек. Я поехал в Голливуд-парк. У меня новая система. С каждой новой системой я все ближе и ближе к богатству. Дело только во времени.

      Я потерял 40 долларов и поехал домой. Заехал на лужайку и вышел из машины. Обходя крыльцо на пути к своей двери, я увидел миссис О' Киф, шедшую по проезду.

      – Ее нет!

      – Что?

      – Твоей девушки. Она съехала. Я не ответил.

      – Она наняла прицеп и загрузила свои пожитки. Она была в ярости. У нее эта большая стиральная машина, знаешь?

      – Ну.

      – Так вот, эта штука – тяжелая. Я б ее не подняла. А она не давала даже своему мальчишке помогать. Просто подняла сама и засунула в прицеп. Потом забрала детей, собаку и уехала. Аза неделю вперед еще уплочено.

      – Хорошо, миссис О'Киф. Спасибо.

      – Ты сегодня выпить-то зайдешь?

      – Не знаю.

      – Постарайся.

      Я отпер дверь и вошел. Я одалживал ей кондиционер. Тот сидел теперь в кресле возле чулана. На нем лежала записка и голубые трусики. В записке дикие каракули: «Вот твой кондиционер, сволочь. Я уехала. Я уехала насовсем, сукин ты сын! Когда станет одиноко, можешь сдрочить в эти трусики. Лидия».

      Я подошел к холодильнику и достал пива. Выпил, подошел к кондиционеру. Подобрал трусики и постоял, размышляя, получится или нет. Затем сказал:

      – Блядь! – и швырнул их на пол.

      Я подошел к телефону и набрал номер Ди Ди Бронсон. Та была дома.

      – Алло? – сказала она.

      – Ди Ди, – ответил я, – это Хэнк…

      17

      У Ди Ди дом стоял в Голливудских Холмах. Ди Ди жила там с подругой, тоже директором, Бьянкой. Бьянка занимала верхний этаж, Ди Ди – нижний. Я позвонил. Было 8.30 вечера, когда Ди Ди открыла. Около 40, черные, коротко стриженные волосы, еврейка, хиповая, с закидонами. Она была ориентирована на Нью-Йорк, знала все имена, какие надо: нужных издателей, лучших поэтов, самых талантливых карикатуристов, правильных революционеров, кого угодно, всех. Она непрерывно курила траву и вела себя так, будто на дворе начало 60-х и Время Любви, когда она была слегка известнее и намного красивее.

      Долгая серия неудачных романов окончательно ее доконала. Теперь у нее в дверях стоял