Чужие зеркала. Ю_ШУТОВА

а надоела, он тебя под дружка подложил. Чтоб добро не пропадало».

      Жестко. И не правда! Это Лолка от зависти.

      Катя обиделась. На всю оставшуюся жизнь. Даже в другую комнату переселилась, поменялась с кем-то. Лучше будет жить в трехместной, чем в двушке с этой стервой.

      Когда Дима предложил ей выйти за него замуж, Катя сказала: «Нет». Она считала, что нечестно выходить, раз она его не любит, совсем не любит, он хороший парень, завидный жених, чего там говорить, но не любит же. Они уже и переспали несколько раз. И это было хорошо. Хорошо. Но не прекрасно, как было у нее с Вадимом.

      Просто хороший секс.

      Не полет над вечностью, что звенит далеко внизу натянутой струной, того гляди оборвется, и тогда исчезнет все, схлопнется: он, она, вечность. Не сладкий ужас ожидания и жадное нетерпение, когда же это случится, когда лопнет эта дрожащая нить, разрывом своим превращая весь мир в Ничто.

      Ничего такого. Просто хороший секс.

      Но Дима был настойчив, и тогда, подумав, она сказала: «Да».

      Назло.

      Назло себе: пусть, пусть будет Дима, если Вадиму она не нужна.

      Назло Лолке – пусть сдохнет от зависти: она, Катя останется в Питере, а эта поганка покатится по распределению в какой-нибудь Нижнежопинск в строительную путягу историю СССР дуболомам в бо̀шки вдалбливать.

      Назло Вадиму: пусть видит, как у нее все хорошо, как она счастлива, пусть знает, чего лишился.

      Когда Дима предложил пригласить Вадима свидетелем на свадьбу, Катя согласилась, очень кстати, пусть любуется, только про себя обозвала будущего мужа кротом слеподырым.

      Дима

      не был так слеп, как считала Катя. И приятеля своего знал хорошо. Их группу аспирант Вадим тоже вывозил на археологическую практику, только годом раньше и в Белоруссию. С тех пор они и дружили. Вадим был самым младшим руководителем, торчал со студентами на раскопе, сам копал и им, лентяям, не давал дурака валять.

      На пьянке по святому поводу Дня археолога начинающие копатели радостно набирались на халяву. Только Дима опрокинул одну стопку водки вместе со всеми, и теперь жевал что-то, запивая соком прямо из литровой банки. Вадим тоже не пил тогда, временно: у него пошаливали почки и три месяца назад он, серый, скрученный болью, загремел в больницу с пиелонефритом. И сейчас держался, бог не дай, свернешься в белорусской глубинке и окажешься в местечковой больничке, где из лекарств только йод и вата. Он так и сказал всем, что пить не будет, и чтоб не приставали, если жизнь его хоть чуть дорога коллективу. Но непьющий студент выглядит странно, даже несколько тревожно, как плохо замаскированный чужой, и Вадим с другого конца сымпровизированного прямо в поле у раскопа стола спросил:

      – Чё не пьешь? Мусульманин?

      Видно, обозвать белобрысого пацана с голубыми глазами мусульманином показалось ему забавным.

      – Буен во хмелю, – сурово сдвинув светлые бровки, ответил пацан, – зашибить боюся.

      – Да ну?! А не померяться ли силушкой молодецкой,