Виноватый с вином. Soverry

плотная, грубая. Он поправляет ее так, чтобы лежала как можно более естественно. Так, будто он носит это уже который день подряд, все измялось, но еще не воняет. Правда, добавить запаха не составило бы большого труда, но сегодня это будет излишне.

      – Ну как?

      – На мой вкус простовато. Но если ты не полезешь драться, то сойдет.

      Дионис в лице меняется. Легкая улыбка сползает с лица, и он вдруг выглядит совершенно серьезным. Впрочем, это совершенно никак не влияет на Гермеса. Тот так и светится этой легкостью, смехом и абсолютно беззаботной радостью. О чем ему печалиться – бессмертному богу и приближенному к царю богов?

      – Я не собираюсь драться, – говорит Дионис. – Только посмотрю. Интересно, как это все выглядит для них. Неужели они и правда не понимают, что любовь войн не стоит?

      – Может, у тебя просто стоящей любви не было, ради которой можно развязать войну?

      Вопрос так и остается без ответа.

      Гермес улетает куда-то по своим делам, шурша крыльями сандалий, а Дионис так и продолжает стоять на месте у подножия Олимпа. Мысленно перебирает своих любовников, любовниц, даже несколько оргий зачем-то вспоминает. Но все не то; даже если и удается вызвать в памяти образ нимф, мелких божков или каких-то смертных, ни один из этих образов войны не стоит.

      Не для него.

      Не в его представлениях о мире и устройстве мироздания.

      Город похож на нечто странное и ужасно непривычное, когда он входит туда. Людей на улице мало, людей почти нет, а Дионис даже не уверен, на какой стадии переговоров или активных действий находятся стороны.

      Овцы блеют, и этот звук кажется самым громким из всех, существующих в городе. Какой-то босоногий мальчик перебегает дорогу, оглядывается и замечает его. Сначала Дионис просто смотрит на него – на грязную одежду, на перепачканную явно не первый день кожу. Потом улыбается, но в ответ улыбки не получает. Мальчик еще несколько раз оглядывается на него, когда убегает, а потом припускает быстрее, скрывается за домом в середине улицы.

      Они все не хотят этой войны.

      Ему достаточно пройтись по городу, изредка натыкаясь на людей, чтобы понять, что все они, все здесь – против этой самой бойни, которую планируют правители.

      Он слышит, как простые ремесленники проклинают Троянскую шлюху, как винят ее во всех бедах и сетуют на то, что боги, кажется, отвернулись от них. Решили сыграть жестокую шутку, позволив этой женщине ступить на земли Трои.

      Смертные винят смертных, не догадываясь, как смеются над ними устроившие все это боги.

      Дионис слушает, Дионис впитывает и запоминает.

      И замечает мысленно лишь то, что саму Елену, о которой здесь столько разговоров, он никогда даже издалека не видел. Даже не интересовался смертной, потому что прекрасно и без нее знает, что вина не на ней. Вина на его сестре, мачехе и тетке. На прекрасных и беспощадных женщинах, рассорившихся из-за какого-то никому не нужного яблока.

      Останавливается