Время колокольчиков. Лиса Салливан

тут я все-таки разрыдалась. Слезы стекали в складки шарфа, такого же красного, каким, вероятно, теперь стал опухший мой круглый нос. Хотелось срочно бежать отсюда на свежий воздух, оставив мобильник нечестным на руку, чтобы те прихватили с ним вместе написанное Колей, забрали в свою реальность. А тут у меня осталось бы блаженное, полное наивной уверенности неведение, в котором хватало места улыбке и волшебному моменту Синатры.

      Представив, как придется нести румяное, вздувшееся лицо с черными подтеками туши мимо кассиров и охранников, бросить посреди зала ни в чем не повинную тележку и отвечать на жалостливые взгляды прохожих, я приняла бескомпромиссное решение взять себя в руки без помощи свежего воздуха и не разыгрывать драму на пустом месте. В ход пошли раздающиеся гулким эхом в черепной коробке голоса малознакомых и совершенно выдуманных лиц, рассказывающих о том, что последние пять лет они традиционно встречают Новый год порознь со своей любовью, потому что вахта, выгодная круглосуточная смена или еще какой злой рок; потому что это нормально и ничего такого в этом нет; потому что праздник мы создаем себе сами и даже на расстоянии можно чувствовать тепло и поддержку друг друга.

      Естественно, от этого стало только хуже. Холодные письма Коли, в которых – на минуточку! – не было даже намека на извинения, казались символом неизбежной кончины наших странных отношений.

      “Ну почему, почему? – думала я, тщетно размазывая салфеткой черные слезы по нижнему веку. – Неужели я недостаточно делаю? Неужели такой сильной любви мало? Что я буду делать, если мы расстанемся? И почему сейчас? В новогодние праздники! Он ведь знает, что это единственная вещь, способная принести мне радость! Да, черт возьми, у меня же сегодня, мать его, день рождения!”

      Стесняясь ребячества и девичьих сантиментов, постыдных четвертьвековому возрасту, я скрылась в ряду горшков и кашпо, куда в это время года заглядывают реже обычного. Увлеченные мишурой и елочными игрушками, покупатели забывают о существовании грунта в пластиковых пакетах, тому приходится ждать в суровом одиночестве безумного садовода, ну или хотя бы того, кому срочно приперло пересадить фикус.

      Стараясь хрюкать забитым носом как можно тише, я нашла в сумке старую квитанцию, сложенную вдвое, и стала интенсивно обмахивать ею лицо. Влажные подтеки на щеках приятно похолодели, предвещая грядущую стянутость. Хотелось умыться, но все тот же охранник, кассир, прохожие и брошенная телега не отпускали в уборную.

      Я почувствовала себя полной дурой.

      В стан типовых коричнево-бежевых кашпо затесались скромные маленькие горшочки с красными отпечатками елочек на снежных боках. Справа глядели крупными глазками горшки-снеговики с вздернутыми морковными носиками. Один улыбался добродушно и ободряюще, второй – в фиолетовой шапке – насмешливо и ехидно. Не в силах бороться с раздражением, я отвернула горшочек в сторону сотоварищей, строем стоящих за ним, и удовлетворенная этой маленькой победой над горшком, взяла телефон в руки, чтобы отправить