Рабы эскапизма. Сборник рассказов. Владимир Евгеньевич Псарев

не хочу?

      За окном твоей родительской кухни навечно останется тот же Преображенский собор, который точно перестоит все построенное вокруг. Около него все выложили плиткой, но сам так и не побелили. И сквозь голые ветви под свинцовым апрельским небом он видится мне иллюстрацией заветренности моей юности.

      Я случайно встретил твою маму на улице. Она меня не узнала. И мне стало настолько больно, что я перебирал вслух себе под нос случайные слова, будто душевно болен, лишь бы перебить мысли. А она растворилась в годах. Лишь вспышка, а мне вдруг важно. Я помню, как она стояла, облокотившись о столешницу, и благословляла нас. Была заметно моложе. А теперь это лишь эпизод. И никогда больше.

      Сижу уже на другом участке берега. Сейчас у тебя округлились бедра, и теперь в тебе намного больше женщины, чем я мог себе представить. Теперь в тебе больше матери, чем я мог себе воображать в шестнадцать. В тебе намного больше всего. И все те обещания обрели намного больший смысл. Но теперь от них нет никакого толка. Потому что я одинок, сколько бы званых ужинов не посетил. Мне все еще кажется, что после нашего с тобой лета меня навсегда изменило. Я сам сломал и себя, и свои мечты. Предал любовь, и сколько бы за ней потом не гнался, оставил ее в две тысячи пятнадцатом. Я много структуризировал все это, пытаясь определить, не кажется ли мне все это. Нет, это не юношеское давит, и не чувство вины. Давит настоящее чувство, которое не было смешано вообще ни с чем, но которое я утратил по отношению к себе же. Давит опыт. Опыт, которому ты благодарен, всегда имеет высокую цену. Иной же опыт растворяется быстрее сигаретного дыма.

      И вот я поднимаюсь с земли, отряхиваюсь. Прокручиваю в голове тысячу моментов счастливых, бывших за эти шесть лет, и понимаю, что готов их обменять на жизнь с тобой. Готов не стать тем, кем я стал, чтобы все эти шесть лет быть просто счастливым, а после еще быть счастливым полвека. Мое несчастье, которое превратилось в автографы людей, которые не знают мою предысторию, не стоит всех этих страданий. Поэтому я не завидую тем, кто просто радуется каждому дню. Я счастлив, что они не прожили моего, и если они чего-то здесь не понимают, я тоже счастлив.

      Может, мы бы остались вместе, пережили "кризис третьего года", из которого только два пути, и пошли по самому вероятному из них – пути безысходного принятия друг друга, когда по отдельности уже страшно, а вместе не так уж и противно. Но раз этого не случилось, что-то будет изнутри съедать меня. Что-то, что мне не хотелось бы кормить.

      Тропа выстилается передо мной. Я дохожу до моста, но иду по правой его стороне. Впервые в жизни. Перехожу Исеть. Теперь я в Шадринске, в самом его центре. Ступаю в грязь, обтираюсь. В следующий раз пытаюсь идти аккуратнее, но снова пачкаюсь. И снова обтираюсь. Это житейские сложности. Они меркнут перед тяготами психологических испытаний.

      Замер весь мир, и перо в руках. Плохо? Плохо. Я заперт в себе, как в четырех стенах. Завтра начнем летать? Давай хотя бы сегодня выспимся. И пусть нынче у некоторых я все сомнения отнял,