Самые знаменитые произведения писателя в одном томе. Рэй Брэдбери

это моя гордость. Скрытые машины глушат солнечный свет. Здесь всегда «безотрадно».

      Стендаль упивался безотрадностью, свинцовой тяжестью, удушливыми испарениями, всей «атмосферой», задуманной и созданной с таким искусством. А сам Дом! Угрюмая обветшалость, зловещий пруд, плесень, призраки всеобщего тления! Синтетические материалы или еще что-нибудь? Поди угадай.

      Он взглянул на осеннее небо. Где-то вверху, вдали, далеко-далеко – солнце. Где-то на планете – марсианский апрель, золотой апрель, голубое небо. Где-то вверху прожигают себе путь ракеты, призванные цивилизовать прекрасную безжизненную планету. Визг и вой их стремительного полета глохнул в этом тусклом звуконепроницаемом мире, в этом мире дремучей осени.

      – Теперь, когда задание выполнено, – смущенно заговорил мистер Бигелоу, – могу я спросить, что вы собираетесь делать со всем этим?

      – С усадьбой Эшер? Вы не догадались?

      – Нет.

      – Название «Эшер» вам ничего не говорит?

      – Ничего.

      – Ну а такое имя: Эдгар Аллан По?

      Мистер Бигелоу отрицательно покачал головой.

      – Разумеется. – Стендаль сдержанно фыркнул, выражая печаль и презрение. – Откуда вам знать блаженной памяти мистера По? Он умер очень давно, раньше Линкольна. Все его книги были сожжены на Великом Костре. Тридцать лет назад, в тысяча девятьсот семьдесят пятом.

      – А, – понимающе кивнул мистер Бигелоу. – Один из этих!

      – Вот именно, Бигелоу, один из этих. Его и Лавкрафта, Готорна и Амброуза Бирса, все повести об ужасах и страхах, все фантазии, да что там, все повести о будущем сожгли. Безжалостно. Закон провели. Началось с малого, с песчинки, еще в пятидесятых и шестидесятых годах. Сперва ограничили выпуск книжек с карикатурами, потом детективных романов, фильмов, разумеется. Кидались то в одну крайность, то в другую, брали верх различные группы, разные клики, политические предубеждения, религиозные предрассудки. Всегда было меньшинство, которое чего-то боялось, и подавляющее большинство, которое боялось непонятного, будущего, прошлого, настоящего, боялось самого себя и собственной тени.

      – Понятно.

      – Устрашаемые словом «политика» (которое в конце концов в наиболее реакционных кругах стало синонимом «коммунизма», да-да, и за одно только употребление этого слова можно было поплатиться жизнью!), понукаемые со всех сторон – здесь подтянут гайку, там закрутят болт, оттуда ткнут, отсюда пырнут, – искусство и литература вскоре стали похожи на огромную тянучку, которую выкручивали, жали, мяли, завязывали в узел, швыряли туда-сюда до тех пор, пока она не утратила всякую упругость и всякий вкус. А потом осеклись кинокамеры, погрузились в мрак театры, и могучая Ниагара печатной продукции превратилась в выхолощенную струйку «чистого» материала. Поверьте мне, понятие «уход от действительности» тоже попало в разряд крамольных!

      – Неужели?

      – Да-да! Всякий человек, говорили они, обязан смотреть в лицо действительности. Видеть только сиюминутное! Все, что не попадало в эту категорию, – прочь. Прекрасные литературные вымыслы, полет фантазии – бей влет. И вот