Первый Всадник. Раздор. Артем Игоревич Тихий

утонул почти, спасал,

      Меня терзающих кнутами,

      Мой господин тогда сказал.

      Что будет золотом оплачен,

      Отныне мой нелёгкий труд,

      И я мечтою был охвачен,

      Я позабыл вино и блуд,

      Копивший золото, купивший,

      Свою свободу, но сосуд

      Что моим телом назывался,

      Покрытый шрамами, клеймом,

      Я первый был, я улыбался,

      Свободен снова, этим ртом,

      Свободы воздух пожирая,

      И ставший множеству врагом.

      Былым хозяевам не равный,

      И взор презрения узрел,

      Удар иной был самый главный,

      Рабы и братья, ты посмел,

      Покинуть общество! Ты чуждый!

      От слов я их тогда хладел.

      Они предателем считали,

      Но я трудом своим обрёл!

      Но что им мелкие детали,

      Посмевший выше стать, я шёл,

      Был чужаком двум граням мира,

      И путь тот духу был тяжёл.

      И тем, что дальше не гордился,

      Но что осталось мне тогда?

      С презреньем, злобою смирился,

      Не кнут противник, но стыда,

      Мне прививали ощущенье,

      И так прошествуют года.

      Каирм добавили мне имя,

      Чтоб каждый помнил обо мне,

      Насмешка эта нестерпима,

      И каждой чуждый стороне,

      Меж двух фронтов я оказался,

      И горе вновь топил в вине.

      И только после озаренье,

      Что даже цепи если снять,

      То это рабское мышленье,

      Из наших мыслей не изъять,

      И не свободы мы хотели.

      Рабов и плети рукоять».

      – «История Раба». Каирм-Норн.

      Haal Mirn, railen Ist Mar.

      У сути времени границы,

      Где даже Смерти Бледный Конь,

      Ступить не смеет, даже птицы,

      Встречая солнечный огонь,

      Ниц упадут в песок безбрежный,

      Проклятьем вечности сожжён.

      Бархан песчаный, неизменный,

      В пейзаже мёртвом и пустом,

      Там дверь из камня, и священный,

      И век сам кажется там сном,

      Бессмертный узник размышляет:

      «Быть ли бессмертию грехом?»

      Века лишь числа и названья,

      Для потерявшего им счёт,

      И не достоин год вниманья,

      Во мраке вечности живёт,

      И четырёх лишь стен касанья,

      И Смерть, спасенье, не придёт.

      «Есть неизменное теченье,

      Что называю жизнью я,

      Лишь бесконечное мгновенье,

      Что словно замерло, моя,

      Судьба не знает перемены,

      И участь бренная, сия

      Уж мой рассудок не пугает,

      И неба цвет я пусть забыл,

      Но это дух мой не терзает,

      Себе я странное открыл,

      Я тем смирение познавший,

      И для себя я всё решил.

      Я не стремлюсь познать иное,

      Мне столь привычная тюрьма,

      Смирился я, и всё земное,

      Мне заменяет эта тьма,

      Я узник