Мемуары маркизы де Ла Тур дю Пен. Генриетта-Люси де Ла Тур дю Пен Гуверне

ни малейшего следа, и это столь скорое разрушение служит для нас объяснением тому запустению, которое царит вокруг Рима.

      Вернемся в Монпелье. Я не стану входить в объяснения по поводу состава Штатов Лангедока. Пятьдесят семь лет спустя я помню только результаты.

      Проехав 160 лье по отвратительным разбитым дорогам, где приходилось с риском для жизни переправляться через реки без мостов, мы наконец пересекали Рону и выезжали на дорогу прекрасную и ровную, как в самом лучшем саду. Мы ехали дальше по превосходным, отлично построенным мостам, по городам, где процветала промышленность, по прекрасно возделанным полям. Контраст был разителен даже на взгляд пятнадцатилетней девочки.

      В Монпелье мы жили в красивом, просторном, но очень мрачном доме, располагавшемся на узкой темной улице. Дядюшка арендовал дом со всей обстановкой, и мебель была очень хорошая, обитая красным узорчатым шелком. Комнаты во втором этаже, которые занимал дядюшка, были полностью застелены очень красивыми турецкими коврами, весьма распространенными в то время в Лангедоке. Дом был выстроен по четырем сторонам квадратного двора; одну сторону занимала столовая на пятьдесят кувертов, а другую гостиная того же размера в шесть окон, обитая красивым малиновым узорчатым шелком и с такой же мебелью; в гостиной был огромный камин старинной работы, который сейчас нам был бы очень кстати.

      Мы с бабкой жили в нижнем этаже, где уже в 3 часа пополудни делалось темно. Утром мы дядюшку никогда не видели. Мы завтракали в 9 часов, после чего я шла гулять с моей английской горничной. Три последних года я по три раза в неделю ходила в устроенный Штатами прекрасный кабинет физических опытов, где главный профессор, аббат Бертолон, любезно давал уроки для меня одной. Это мне позволяло знакомиться с приборами, выполнять опыты вместе с ним, повторять их заново, расспрашивать обо всем, что приходило в голову, и приобрести вследствие этого гораздо более познаний, чем это было бы возможно на публичных лекциях. Эта учеба интересовала меня чрезвычайно. Я относилась к ней с величайшим прилежанием, и аббат Бертолон был доволен моим умом. Горничная, которая меня сопровождала, почти ничего не понимала по-французски и занималась тем, что протирала и мыла приборы, к большому удовольствию профессора.

      Ровно к трем часам надо было быть одетой и даже наряженной к обеду. Мы поднимались в гостиную, где всякий день, кроме пятницы, находили пятьдесят человек приглашенных. По субботам мой дядюшка обедал вне дома, либо у епископа, либо у какого-нибудь важного депутата Штатов. Женщин, кроме моей бабки и меня, никогда не бывало. Между нами двумя сажали самого важного из присутствующих. Когда бывали иностранцы, особенно англичане, их сажали рядом со мной. Я, таким образом, привыкала правильно держаться и вести разговор, находя тот род остроумия, который мог подойти моему соседу, часто человеку важному и степенному или даже ученому.

      В то время каждый, у кого был достойно одетый слуга, ставил его прислуживать себе за столом. Ни графинов, ни бокалов на стол