Лагерный пахан. Владимир Колычев

– не смог: не тот склад характера.

      – А эт чо за клоун? – ворохнул непослушным языком рослый, но мягкотелый мужик с глупыми, как у бегемота, глазами.

      С пьяными Трофим старался не связываться, но это животное наступило на его больную мозоль.

      – Сам ты клоун… – беспомощно возмутилась мать.

      Попыталась встать, чтобы приветить сына, но не смогла удержать равновесие и снова плюхнулась на табуретку.

      – Это сын мой… Из армии вернулся…

      – Ну, если сынок… – глумливо хмыкнул рыхлый. – Эй, сынок, выпить надо!..

      Сжав зубы, Трофим отдернул липкую от напыленного жира занавеску, открыл окно. Молча подошел к своему обидчику, одной рукой схватил его за шиворот, другой за ремень на брюках и на пределе сил рванул его на себя. Надрывая жилы, вышвырнул его в оконный проем. Дикий ор – со второго этажа с трехэтажным матом – плотный шумный шлепок и скулеж подстреленного шакала.

      Трофим обвел угрожающим взглядом притихшую компанию за столом:

      – Кто следующий?

      – Эй, служивый, ты охолонись…

      Первым из кухни вытек очкарик с лицом спившегося интеллигента, за ним бочком-бочком вытолкался низкорослый толстяк с большими лысыми проталинами на голове, последним выплюнулся горбоносый чурек чахоточного вида…

      – Ну, здравствуй, Татьяна Николаевна, – ухмыльнулся Трофим.

      – Сынок! – Мать воздела к нему руки, но не дотянулась, замерла, закрывая глаза.

      Дернулась, как это случается с засыпающим человеком, уронила локоть на стол и спикировала на него головой…

      – Дура, – раздраженно буркнул Трофим.

      Нехорошо так о матери, но ведь это правда – и то мягко говоря.

      Она что-то бессвязно бормотала, пока он вел ее в комнату, но мгновенно затихла, едва голова коснулась подушки. Трофим глянул на часы-ходики с кукушкой – идут, тикают. Одна беда, птичка сдохла, но это случилось давно – лет десять назад: самолично из гнезда вырвал, хотел глянуть, как оно там все устроено. Время – половина первого пополудни. Оказывается, дружки мамкины на обед к ней заглянули… Пусть теперь у других столуются, а здесь им в лучшем случае светит кукиш с маслом, а в худшем – окрошка из собственных зубов…

      Комната маленькая, квадратов двенадцать – доброму молодцу не развернуться, равно как и злому. Хаос полнейший, впечатление такое, будто цыганский табор здесь все два года хозяйничал. И где найти Геракла, чтобы расчистить эти авгиевы конюшни? На мать надежды мало, а самому запрягаться в лом…

      Трофим снял китель – избавился от постыдной клоунской бутафории, взял сигареты и вышел на кухню. Там тоже бардак, но все же не так грязно, как в комнате. Дым уже выветривается, а остатки поганого пиршества не очень-то мозолят глаз. Он сел на табурет, оперся спиной о стену, закурил. Вот он и дома. Пусть мать и не очень-то ему рада, зато собственная душа ликует. Не так уж и плохо ему жилось в армии, но казенщина мутную плешь в мозгах выела. Лучше в грязи по самые уши жить, зато на свободе…

      Он