Германские рассказы. Александр Александрович Телегин

с удовольствием и умением.

      Он уверял нас, что две его двоюродные тётки – племянницы бывшего секретаря ЦК КПСС и кандидата в члены Политбюро. Следовательно, омский учитель должен был приходиться секретарю и кандидату двоюродным внучатым племянником. Не знаю, насколько это соответствовало действительности (поэтому и не называю всем известного имени), но и тёток, и двоюродного деда, и всю Советскую власть Владимир Анатольевич искренне и страстно ненавидел, а тёток представлял старыми идиотками, помешанными на коммунистических химерах.

      В один из первых вечеров после нашего приезда он зашёл к нам с женой Герминой, работавшей в Омске преподавательницей немецкого языка в средней школе. Самому Владимиру Анатольевичу было шестьдесят три года, и мне он представился: «бывший учитель из Омска». Желая сказать ему что-то приятное, я ответил, что бывших учителей не бывает: учитель всегда учитель. Он буркнул что-то неопределённое, и я не понял, согласен он с этим или нет.

      Он принёс с собой блокнот, и неутомительно, просто и хорошо почитал свои стихи. Стихи были лирические, без какой-либо политики, и мне понравились. Думаю, что Макаровы, как и мы, приятно провели этот вечер.

      Приехали они с сыном Германом и дочерью Ингой. Инга была беременна, и готовилась родить в ближайшие дни. Мужа Инги, работавшего в Омске анестезиологом, не пустили в Германию из-за того, что со времени заключения их брака прошло менее трёх лет, так что своего ребёнка отец сможет увидеть только в августе.

      В первые дни я также обратил внимание на крупного мужчину в рольштуле. У него были весёлые глаза, широкие чёрные брови и густые зачёсанные назад совершенно седые волосы с серебряным блеском. Лиза рассказала мне, что зовут его Александром Ивановичем Шнайдером, и живёт он в первой от входа в хайм комнате с женой Анной Николаевной – кроткой женщиной, самоотверженно ухаживавшей за ним. В хайме на втором этаже жил их сын Серёжа с женой Любой и двумя детьми.

      Серёжа был Серёжей только для нас, а по временному немецкому паспорту значился как Свен Шнайдер. Люба и вовсе стала Лианой – это имя она выбрала себе сама, вероятно, оно показалось ей необыкновенно красивым. Детей она тоже переименовала на свой вкус – Ольга стала Оливией, а Виталька Оливером. Помнится, я, услышав такие имена, проворчал: «не успели приехать, и вот они уже чешутся кверху и виляют перед немцами шустрыми задами».

      Когда Лиза впервые привезла меня в душ, я увидел в кабинке массивный пластмассовый стул со спинкой и спросил зачем он здесь. Лиза ответила, что на нём Анна Николаевна с помощью Серёжи моет под душем своего мужа.

      Часто в фойе и коридоре рядом с Александром Ивановичем тоже в рольштуле крутился тридцатипятилетний парень по имени Андреас (Сашка Шрайнер взял для меня рольштуль именно у него). Его положение казалось мне вовсе ужасным. Он был поздним, даже слишком поздним ребёнком: его матери – тёте Лиде – было на момент нашего знакомства семьдесят восемь лет, а отцу – Петеру – восемьдесят пять, и дом инвалида, как я полагал, ждал его в самом ближайшем будущем, так же как его тридцатидвухлетнюю