Сказки старой Эль. Елена Тальберг

сна губы, потянулась. Ночи ей не хватило, но что-то тонкое, как игла, тревожное не давало ей вернуться в затягивающий, оглушающий сон. Косы её расплелись. Лара перекинула волосы на плечо и потянулась за гребнем. Рукоятка его была вырезана и отполирована Павле.

      Павле! Она бросилась прочь из шалаша, ноги её так торопливо считали ступени, что чуть не упала, но Павле подхватил. Лара на секунду прижалась к его плечу. Успела! Он был в походном – через грудь ремни сумок, на голове повязка, вышитая ею…

      – Я на всю зиму, Лар, – сказал он.

      Молча вскинула глаза. Отступила на шаг.

      – Ещё и лето не кончилось.

      – Мне всю осень шагать, чтобы дойти. А в зиму обратную дорогу не одолею, переждать надо.

      Она кивнула. Принялась заплетать волосы, глаз не поднимала. «Тебе идти – мне ждать. Тебе шагать – мне звать. Тебе находить – мне терять, звенеть серебром…»

      – До весны, Лара.

      Кивнула склонённой головой, почти доплела косу.

      Павле усмехнулся, закинул за плечо мешок с плащом. Она ухватила его за руку.

      – Подожди. Возьми, – сняла с шеи цепочку с золотым зеркальным диском. – И вернись, – протянула ему золотинку в ладони и подняла глаза.

      – Хорошо.

      Павле убрал подарок на грудь под ремень. Задержал её руку в своей. Лара усмехнулась, лицо её стало прежним.

      – Я спать дальше пойду, устала по степям ходить.

      Павле выпустил руку, поправил котомки за спиной.

      – Постой. Твоя мать приходила. Спросить велела: какое золото горячей – земное или небесное?

      Лара резко вскинула голову:

      – Иди, Павле.

      Иди. Проводила взглядом. Холодным, колким. Коснулся он того, чего нельзя было трогать. И мать туда же лезет! Не их это! Моё. Только моё. Лара сжала зубы и нехорошо, по-звериному оскалилась. Медленно взобралась наверх.

      «Не такой она вернулась. Не такой», – сказала мать, смотря на Лару, сидевшую отдельно от всех.

      Сидевшую вольно. Плавно закинула длинные ноги на ветку, вяло откинулась на изогнутый ствол. Вольно и вяло. Лицо нежное, но сухое, выточенное жаром. Волосы подобраны. Руки… Она надела все браслеты и кольца, подаренные Павле. Все. Заковала себя.

      «Как придёт – сниму», – Лара почуяла взгляд, но мать уже склонила голову, ей не надо этих слов и так всё знает.

      Да что мать – люди видели, что Ларка выцвела и затихла в это лето. Певунья, хохотунья, птичка – всё ушло. Выветрилось, испарилось. Ушло. Замкнулась в ожидании, бедняжка.Совсем высохла. Каземир зорко глядел за младшей дочкой, но если и увидел что, то впервые смолчал. Ара тоже молчала. Она первая заметила, что золотой диск больше не отражает солнце на груди сестры. Тогда она сняла свой и спрятала. Но мать, видевшая всё, на этот раз молчать не стала. «Скоро дожди пойдут. До тех пор живи, как хочешь, но потом в дом возвращайся. Одна – не перезимуешь». Лара согласно кивнула. Она совсем ушла в свой шалаш, ни с кем не говорила, словно берегла себя (и все слова) для чего-то грядущего, дальнего. «Не Павле она ждёт. Не его», –