Казачья Молодость. Владимир Молодых

шага и слова быть в седле. Таков казачий обычай. Ведь не зря говорят, что казак родился в седле. Да, хоть он и казак, но мал. Но вот мое слово атамана, мать, как только он сможет сесть в седло сам с крыльца, то я повезу его, как крестный, в городской Собор на посвящение в казаки, – говорил атаманским голосом крестный, так что его слышали пол – станицы.

      А вот теперь, Яшка, слухай меня, продолжал дед мне на ухо, вот тебе гривенник. Ты его отдай немому Петьке, чтобы он помалкивал, когда он будет учить тебя садиться в седло с крыльца. Таково было слово атамана. Ты про то не забывай.

      Так я и сделал…

      Нашему работнику немому Петьке было около четырнадцати лет, но по развитию он далеко не ушел от меня, зато гривенник мой спрятал подальше в карман. И все же Петька стал моим первым наставлеником в верховой езде. Я помогал ему запрягать и распрягать коня, а он разрешал мне водить коня на водопой на нашу за огородами речушку Песчанку. Зато там я мог с ограждения моста, цепляясь за гриву, забраться на коня и прогарцевать по мелководью ручья, разгоняя губастых пескарей. Что было бы – узнай про это мать!

      Но такое счастье было так редко…

      Мать заставляла помогать сестре Верке. Она была на два года старше меня. Сестра заставляла меня следить за курицей – наседкой с цыплятами среди грядок огорода, чтобы коршун, не дай Бог, утащил цыпленка. Дед, видя такое дело, выйдет на крыльцо: якобы трубку раскурить – крикнет мне.

      – Ну, что, казак, опять к девчонке тебя поставили, – начнет подтрунивать дед, – Нет, не быть тебе казаком, коль от женской юбки не отстанешь. Дома – за мамкиной юбкой, тута – за Веркиной.

      Слова деда задевали меня до слез. Я бежал к матери жаловаться на деда.

      – А ты не слушай его, – говорила мать, целуя меня в макушку, – Он и сам уж, поди, не казак. А ты спроси его – сможет ли он сам сесть с крыльца на коня? Думаю, он не сможет. Вот тогда и ты посмеешься над ним…

      Время шло. Уж я и не помню, сколько гривенников от деда попало в карман Петьки. Но я научился садиться с крыльца. Хотя мог сесть и со ступени крыльца. Я к матери – позволь сесть на коня, а та и слушать не желает. Мол, погоди еще. Я к деду: были слова крестного, нашего атамана, что если я сам сяду в седло с крыльца, то я казак. Да, были, говорит дед. А мать не хочет, чтобы я стал казаком, утирая слезы, говорю я.

      – А ты вот что сделай, – выслушав меня, он, хитровато поблескивая орешками своих карих глаз, сказал. – Вон, видишь дом крестного… Вот! Ты иди к нему и спроси: «Атаман, когда я стану казаком?»… Иди смело. А мать твоя, она вовсе и не казачка, а раскольница.

      Так говорить на мать я даже деду родному не мог позволить.

      – Не говори так больше дед о матери. Иначе водится с тобою не буду, – с обидой сказал я.

      – Ладно… не буду, – лукаво улыбнулся дед.

      Но я так любил мать, что без ее позволения даже стать казаком