Казачья Молодость. Владимир Молодых

помогли мне выйти живым из мировой бойни и бойни гражданской, где сошлись, сшиблись в казачьей сечи мы, вчерашние друзья по станице или сверстники по юнкерскому училищу.

      Однако страсть мою к езде верхом, Степан только разбудил. И теперь мне хотелось с кем-то помериться силами на конях. Пробовал с Петькой, но он отказался, зная запрет матери на любые забавы с конем. Оставался только брат Гриша, но его еще надо было затащить на заимку. По делу, по просьбе отца или матери он, конечно, поедет, а так просто – он занят, ему за лето надо многое прочесть. Он уже учился на первом курсе реального училища. И к тому же он настолько усердно учился, что Бутин после разговора с ним предложил ему за лето прочесть кое-какие книги по адвокатскому делу. Словом, свободного времени у него не было, да и к коням он был равнодушен. В тот год меня спасло то, что начинались покосы, и мать отправила хотя бы на несколько дней на заимку. А тем временем моя «болезнь» к езде прогрессировала. Под разным предлогом мне все же удалось завлечь брата скачкой и прохладным вечером наши бега состоялись. Гриша, не разбираясь в конях, взял рабочую лошадку и проиграл подчистую, как говорится. Дело то в том, что в этот вечер приехал Петька, и он на иноходце Степана был вторым. Это не могло задеть за живое казачье самолюбие: ведь он уступил немому Петьке. Я, как на беду – а она так и случится – предложил Грише сесть на нашего Башкира, он, мол, из скакунов, и куплен из конюшни Бутина. Степан, как чуял беду, запретил брать злого Башкира: он может укусить или лягнуть, если что-то ему не понравится. Словом нельзя – и точка! Но не тот был Гриша, чтоб сразу отказаться – он что, не казак! К тому же в крови у нас было достаточно упрямой староверской крови. Уж не знаю, да и никто до сих пор не знает, как брату удалось уговорить ямщика. Но в тот день, как сейчас помню, Степан, забубенная его душа, был слегка пьян. Думаю, не это ли и сломило запрет Степана садиться на Башкира? Собственно на этом можно поставить точку…

      Никто не знает, что было доподлинно в стойле, где был Башкир и откуда брат вышел калекой на всю жизнь. Удар копытом пришелся в локоть. Ни у нас, ни в Губернске врачи ничего сделать не смогли. Рука его со временем стала ссыхаться…

      Мать узнав, окаменела. Она почернела в один день. Когда ей тетка Лукерья сказала об этом, то она первым делом спросила: «Яков жив?». Это была третья рана на сердце матери. Две из них принес я… пока! Но не, как говорится, добра без худа. Гриша закончил училище, оставил станицу, ушел в адвокатскую контору Бутина и вскоре женился на дочери ссыльного польского адвоката.

      И все же несчастье с братом омрачило мое детство…

      11

      Люди не одинаково чувствительны к смерти. Мы, казаки, весь век с младенчества живем под ее знаком, а все потому, что у нас обостренное чувство жизни. Я видел у матери в ее моленной комнатке «Житие» протопопа Аввакума. Он, как идеолог старой веры, прошел