Казачья Молодость. Владимир Молодых

дороге по Сибири. Чувствую и голос у него вдруг стал мягким и даже ласковым, появилась на лице добрая улыбка. Иногда он даже пел свои ямщицкие песни, да так проникновенно, что мне делалось его жаль, а сам он нет-нет да смахнет скупую слезу. Особенно он любил песню о погибшем ямщике. И всякий раз она была полна такой тоски, что от чувств бесконечной жалости перехватывало горло. Вспоминал он и праздник коней в день святых покровителей коней Флора и Лавра. Жаль, говорил он, что не все конники в России отмечают этот праздник. Должен быть всемирный праздник коня. Ведь кони вытянули ни одну цивилизацию человечества, а своего, мол, праздника не заслужили. Вот и на Руси! Что бы сделали ваши атаманы-казаки, не будь под ними коня. Выходит, конь пронес казака до Океана, сделал Россию Империей, а праздника ему все равно нет. Ведь сколь веков конь возил воду и воеводу! А праздника власти не дают. Могла бы и церковь подсказать царю, что, мол, в день покровителей коней святомученников и сделать бы им праздник. Неужто они этого не заслужили?

      – А ведь этот праздник кони наши заслужили, – с грустью глядя куда-то вдаль, проговорил бывший ямщик. – Сказывают, что и ты родился в этот день, так что у тебя, Яков, душа та же, что у коня. То-то я вижу – они любят тебя. Даже ваш злой Башкир и тот враз, гляжу, присмиреет, когда ты обходишься с ним. А ведь, возьми меня, я его остерегаюсь: он так и норовит то укусить, то копытом ударить. Я знаю эту породу рыжей масти коней – злой конь, но нет ему износа… А ведь человек издревле обожествлял коня. У кочевника всегда был над жилищем, как оберег, череп головы коня. Даже подкова коня оберег от огня, а потник предостерегает всадника от ползучих гадов на земле.

      Но Степан не только разбудил во мне заложенную природой страсть к коню, он первым стал готовить из меня наездника. Он пробудил во мне страсть к верховой езде, чтобы она стала впоследствии моей «болезнью». Поначалу Степан сажал меня на коня без седла и с криком «держись» хлыстал коня. Конь мой, бывает, так сорвется с места, что я с трудом мог удержаться за гриву руками, а то… и зубами, чтоб не упасть. Не обходилось и без падений, но Степан уже спешит, подсаживает меня на коня, хотя мне где-то больно до слёз. Без седла, бывало, так набьёшь кострец, что дома и сесть не захочешь. Бывший ямщик знал, что это такое. Он приспускал мои штаны и смазывал это место теплым березовым дегтем, а на следующий день бросит на коня потник мне под задницу. Как я этому был рад, хотя скажи он мне, что потника не будет – я от езды не откажусь. Мать уже поздно узнала от тетки Лукерьи, что Степан учит ездить меня без седла. Она знала, что так все и будет, а потому еще заранее заставила Петра увезти с заимки все седла. Но это, как видно, ни Степана, ни меня не остановило. Степан не боялся моей матери. Только отца он побаивался: платил справно и харчи бесплатные. Вот только пить запрещал и однажды за это чуть было не выгнал. Молился тогда благим матом, что, мол, это в последний раз. Он сам мне говорил,