Счастливая семья. Ганс Христиан Андерсен

как всегда на своем обычном месте в Порта-Россо.

      Замерло у мальчугана от страха сердечко, когда он вспомнил о той, кого звал матерью. Она послала его вчера собирать милостыню, а ему ни единой монетки не подали; голод и жажда мучили бедняжку. Обнял он на прощанье кабана, поцеловал его в морду, кивнул ему головой и побрел по узкой улице, такой узкой, что по ней с трудом проходил навьюченный осел. Дойдя до большой, окованной железом двери, наполовину открытой, мальчик стал подыматься по грязной каменной лестнице с веревкой вместо перил, и очутился в галерее, увешанной разным тряпьем. С галереи шла другая лестница во двор. Здесь от колодца во все этажи дома были проведены толстые железные проволоки, а по ним вверх и вниз двигались ведра с водой; блок скрипел, вода из раскачивающихся на воздухе ведер расплескивалась. По узкой полуразвалившейся лестнице мальчик поднялся еще выше. Навстречу ему бежали два русских матроса и чуть не сшибли его с ног, – они возвращались с веселой пирушки. За ними шла немолодая, полная, крепкого сложения женщина с густыми черными волосами.

      – Сколько принес? – спросила она мальчика.

      – Не сердись, мамочка! – взмолился он. – Ни одной монетки не подали мне сегодня.

      И он ухватился за платье матери, будто хотел его поцеловать. Они вошли в комнату; описывать ее не стану, скажу только, что там стояла грелка, – глиняный горшок с горячими угольями; грелка эта зовется в Италии marito. Женщина взяла грелку и стала греть руки, потом, толкнув ребенка локтем в грудь, снова спросила:

      – Говори, сколько принес?

      Мальчуган захныкал. Она толкнула его ногой, он громко заревел.

      – Замолчи, крикун, не то разобью тебе голову! – закричала она и замахнулась грелкой. Мальчик с воплем пригнулся к полу. Тут в комнату вошла соседка, тоже с грелкой в руках.

      – Не грех тебе, Феличита, обижать ребенка! – сказала она.

      – Ребенок мой! Захочу убить – убью, да и тебя вместе с ним, Джианина.

      И она замахнулась грелкой. Соседка, обороняясь, подняла свою, грелки стукнулись, – черепки, уголья и зола разлетелись в разные стороны. А мальчик шмыгнул в дверь и мигом очутился во дворе, а оттуда на улице. Бедняжка бежал, пока у него не захватило дух; он остановился у собора Санта-Кроча, как раз у того самого, двери которого прошлой ночью широко перед ним раскрылись. Собор сиял огнями. Мальчик вошел, стал на колени возле первой гробницы направо, – гробницы Микеланджело – и громко зарыдал. Народ входил и выходил, служба окончилась, никому не было дела до мальчика; какой-то старичок приостановился и поглядел было на мальчика, да и тот прошел мимо, ничего не сказав.

      Голод и жажда томили ребенка; совсем обессиленный, прикорнул он в углу между стеной и мраморной гробницей и заснул. Проснулся он только под вечер, – кто-то тряс его за плечо. Мальчик вскочил, – перед ним стоял тот же самый старичок.

      – Ты болен? Где ты живешь? Неужели пробыл здесь целый день? – спрашивал он мальчика.

      Мальчуган все