Совесть. Валерий Есенков

затем, чтобы заняться сурьезно сочинением, долженствовавшим обнять всю Россию со всех точек – с гражданской, политической, религиозной, философической, разрешить затруднительные задачи и вопросы, заданные ей временем, и определить ясно ее великую будущность, словом – все так и в том же виде, как любит задавать себе современный человек. Впрочем, колоссальное предприятие больше ограничивалось одним обумываньем. Изгрызалось перо, являлись на бумаге рисунки, и потом все это отодвигалось в сторону…»

      Он полюбовался этим плодом своих сердитых усилий и вдруг обомлел.

      Боже мой, вот она – могучая сила и непредвиденная власть творчества над несовершенным земным человеком!

      Навастривая жало этой стрелы, выпуская еще в первый раз, он метил не в одного Константина, изгрызавшего множество перьев тоже над сочиненьем большого объема и тоже, разумеется, касавшегося до великой будущности России, однако ж эта стрела, подобно замысловатым орудиям австралийских туземцев, вдруг поворотила назад и впилась в самое сердце несчастного создателя своего!

      «Обнять всю Россию… разрешить затруднительные задачи… определить великую будущность…»

      Так ведь это ж он сам! Это же он, под необъятностью замысла обратившийся в черепаху, едва ползущий второе десятилетие над бесконечной поэмой своей! Это ж поэма его, которой в впрямь не видно конца! Это же он столько времени ограничивался обдумываньем бескрайнего своего сочинения, то впадая в тоску, то с преступной медлительностью поворачивая из стороны в сторону всякое слово, словно бы отыскивая пристойный предлог отодвинуть завершение в какие-нибудь баснословные времена, отстоявшие от нас на века!

      И вновь отодвинул, подлец! Усталому автору надобно, изволите видеть, пуститься на юг, холодновато в Москве, то да се, без него сестренка жениться не в силах! Да что юг! А в самой-то Москве? Разве как должно трудилось в бестолковой первой столице? Тоже поизрызено перьев…а дело всей жизни…Ведь именно дело всей жизни, ведь хоть это-то он сознавал! Однако ж и сознанье того, будто вершит дело жизни, уже не подвигало его беспрестанно вперед и вперед!..

      Нет горше и верней доказательства истины, в какой он барахтался сточной канаве, в какой он завалялся грязи. Пороки, небрежение, лень забрались и со всех сторон одолевали его!

      Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива!

      Он кривился и мотал головой. Что-то взлохмаченное моталось по мутной округлости самовара. Он с болезненным удовольствием уставился на изломанное свое отраженье, с мстительным чувством размышляя о нем.

      Что за рожа, Боже ты мой! Ну, Андрей совершенно Иванович, этот Тремалаханского уезда, беспримерный байбак, сукин сын!

      И скособочился, чтобы выставиться еще отвратительней, чего и достиг: пятно на мглистой округлости давненько не чищенной меди, безобразно задергавшись, расплылось в ширину.

      Хорошо… уже почти хорошо… однако ж можно и лучше…

      В каком-0то самозабвении скорчил