Ангел. Ганс Христиан Андерсен

и фррр… закрутили до головокружения.

      – Я слишком наслаждался жизнью, – размышлял лен, когда нитки наматывали на шпульки. – Ведь и минувшее счастье надо ценить.

      Поставили став и соткали холст. Прекрасное вышло полотно, 40 аршин в куске.

      – Удивительно, как хорошо все кончилось, – философствовал лен. – А эти жерди все пели: крак… Я начинаю новую жизнь. Конечно, я претерпел немало, но зато как я теперь счастлив; я тонок, мягок, бел. Положение растения, даже цветущего, гораздо хуже. О нем никто не заботится, и оно не знает иной воды, кроме дождевой. Теперь же, напротив, каждый день девушки меня переворачивают и поливают из лейки. Экономка священника сказала в честь меня прекрасную речь, красноречиво доказывая, что лучшего холста нет во всем приходе. Как же мне не чувствовать себя счастливым.

      Выбеленный холст снесли домой и стали кроить. Резали, резали без конца. Потом стали колоть иголками. Это было не особенно приятно, но зато вместо одного куска очутилось 12 славных рубашек.

      – Только с сегодняшнего дня я чувствую, что кое-что значу, – размышлял лен. – Моя судьба благословенна, потому что я полезен. Только при подобном сознании можно быть довольным самим собой. Нас двенадцать штук, но мы составляем одно целое, т. е. дюжину. Какое блаженство!

      Прошло несколько лет – рубашки износились.

      – Все должно иметь конец, – говорила каждая штука. – Мы бы не прочь послужить еще, но нельзя же требовать невозможного.

      Рубашки превратились в тряпье, которое попало на бумажную фабрику. Тряпье рубили, крошили, перетирали, варили. Оно думало, что тут ему и конец. Вдруг… О восторг! О блаженство! Оно превратилось в великолепную белую бумагу.

      – Мне положительно везет, – сказала бумага. – Я получаю значение, какого никогда не имел лен. На мне будут писать и чего только не напишут.

      И на ней писали прекрасные рассказы, а те, которые читали их, становились умнее. Бумага чрезвычайно гордилась своим успехом.

      – Мне и во сне не снилось такой чести, когда я, в виде льна, росла на поле и любовалась своими голубыми цветочками. Могла ли я угадать, что со временем буду служить для удовольствия и назидания людей. Свежо предание, а верится с трудом. Богу известно, что я не гналась за величием. Отдаваясь течению, я постепенно возвышалась и вот достигла того, чем я теперь. А жерди-то, жерди, которые напевали, что всему бывает конец. Мое положение, напротив, все улучшается и делается более и более блестящим. Теперь, вероятно, мне придется обойти весь свет, чтобы все могли прочесть то, что на мне написано. Прежде меня украшали голубые цветочки, теперь украшают великие мысли. Судьба моя беспримерна.

      Но бумаге не пришлось гулять по свету. Ее отослали в типографию и напечатали на ней книгу в несколько тысячах экземплярах. Книга принесла удовольствие и пользу тысячам людей, что не могла сделать бумага, потому что, путешествуя по свету в одном экземпляре, она скоро бы истрепалась.

      – Это вполне правильно, – рассуждала бумага. – Как это подобная мысль раньше не пришла мне в голову.