Искупление кровью. Карин Жибель

не следует разлучаться… Тем хуже для поезда…

      Тома закуривает, открывает кока-колу. Вдруг женщина на перроне хватает свою сумку, отступает на шаг. Марианне не верится. Кокон любви разорвался. Этот разрыв она чувствует в глубине тела. Со всей силы сжимает руку Тома:

      – Она садится в поезд!

      – Ну разумеется! Зачем же еще, по-твоему, она сюда явилась?!

      Вот она уже идет по коридору, останавливается в нескольких метрах от Марианны и Тома. Плачет. Марианна тоже.

      – Что с тобой стряслось, детка?

      – Ничего… Я плачу от радости. Я так счастлива ехать с тобой далеко-далеко…

      – Я тоже… Вот увидишь, теперь все будет хорошо. Ты скоро забудешь этих двух говнюков!

      Состав дергается, трогается с места. Марианна не сводит глаз с мужчины, что остался на перроне. Он тоже плачет. Хочется крикнуть той женщине, чтобы она сошла, чтобы снова прижалась к нему. Никто не вправе причинять себе такую боль. Ничто не стоит такой жертвы. Ничто…

      Перрон остался позади, и мужчина тоже. Марианна спрашивает:

      – Думаешь… думаешь, мы когда-нибудь полюбим друг друга вот так?

      …Марианна открывает глаза. Поезд давно уехал. Теперь у нее есть ответ на тот вопрос.

      Нет, они никогда так не любили друг друга. Может быть, не успели. А может быть, и со временем ничего бы не изменилось. Как знать?

      Каждый раз в лоне ее раскрывалась рана. Боль неизменная, неодолимая, несмотря на горькие годы в тюрьме.

      Зачем я убивала?

      Суббота, 9 апреля

      Маркиза сдержала слово. Моника Дельбек, старший надзиратель, уже стояла у порога камеры.

      – Мадемуазель де Гревиль, поскорей, пожалуйста!

      Голос резкий, прямо в ушах звенит. Говорит она всегда властным тоном, но никогда не свирепеет по пустякам.

      Марианна, привыкшая к таким стремительным перемещениям, собирала пожитки; главное – не забыть ничего из официально разрешенного: сигареты, один-два романа, шерстяной свитер, весь в прорехах, косметичка с туалетными принадлежностями, на дне которой хорошо припрятано все необходимое для улета. И будильник, разумеется, чтобы нить времени не оборвалась. Мадам Дельбек, такая же несокрушимая, как решетка на окне, в нетерпении раскручивала, словно лассо, пару наручников. Марианна выставила свой жалкий скарб в коридор. Даниэль вышел из тени, как хищник из логова. Он никогда не упускал такого случая, разве если у него бывал выходной.

      Даниэль открыл косметичку, сделал вид, будто проверяет содержимое. Зная, где она прячет дурь, перебрал туалетные принадлежности.

      – Все чисто, ничего запрещенного, – заключил он, выпрямляясь.

      Дельбек с Марианной вернулись в камеру для назначенного распорядком шмона. Даниэль остался в коридоре и, чтобы убить время, насвистывал: это неизменно действовало Марианне на нервы.

      – Что ж, мадемуазель, разденьтесь…

      Вот высшее, почти ежедневное унижение. Предстать голышом перед вертухайкой, нагнуться вперед и кашлять. Хотя с Дельбек процедура слишком далеко не заходила. Было очевидно, что ей