Искупление кровью. Карин Жибель

отправится в ночной обход. Он осторожно отодвинул заслонку. Ничего не увидел в кромешной тьме. Но услышал звуки, от которых стеснилась грудь.

      Еле слышный, сдавленный плач, стоны умирающего зверя.

      Он наставил фонарик, нажал на кнопку…

      И тотчас же отрезвел. Даже затаил дыхание, завороженный страданием, терзающим взгляд.

      Марианна, повернувшись к нему спиной, стояла на коленях под окном, лицом к стене; голова ее почти касалась пола. Одной рукой упиралась в бетон, другой зажимала рот, сдерживая рвущийся крик. Тело, такое знакомое, все во власти стихийных, из земли идущих толчков. Комок измученной плоти.

      Он погасил светящийся луч, быстро закрыл глазок. Может быть, она повернула к двери истомленное лицо. Он, по крайней мере, избежит ее взгляда. Ему пришлось на несколько минут прижаться к стене, чтобы восстановить дыхание. Зазвонил будильник Моники, он поспешил к своему кабинету, чтобы избежать встречи. Запер дверь на два оборота, рухнул на раскладушку. Слышал, как охранница начинает обход. Она увидит, как плачет Марианна. Но ничего. Моника пройдет мимо.

      Но он видел одну только Марианну. Невозможно стереть этот образ. Он поспешно закурил. Сделал затяжку, выпустил дым в потолок, будто это могло его сделать слепым и глухим. Согнувшись пополам, поджав под себя ноги, Марианна раскачивалась назад и вперед. Здесь, перед его глазами. Он заплакал. Вместе с ней, в унисон.

      Прижать бы ее к себе, тогда бы их слезы смешались.

      Да, Марианна, ты угадала. Ты для меня не то, что другие. Но я никогда бы не смог тебе в этом признаться. Не хватает смелости. Да и права такого у меня все равно нет.

      Он пытался думать о своих детишках, об их матери. Совсем недавно казалось, будто он дорожит ими больше всего на свете. Но теперь у них у всех было лицо Марианны. Он закрыл глаза: стало еще хуже. Даниэль видел перед собой ее затылок, белую шею, плечи, в то время как он… Нестерпимо. Низ живота пронзила боль, будто от удара кинжалом.

      Даниэль отвернулся к стене, сжав кулаки. Забарабанил неистово по матрасу.

      Ни смелости, ни права.

      Это пройдет, как и все остальное. Затянется, как все раны. Лишний шрам, чтобы лелеять его. Это забудется, как все ужасы, которых он навидался.

      Она сама напросилась, сама пробудила во мне это скотство. Я ведь отказывался продолжать.

      Годы в тюрьме меняют человека. Превращают его в чудовище. Учат боли. Потом равнодушию.

      Она всего лишь преступница. Убийца.

      Сигарет больше не было, и он улегся. Через несколько минут заснул.

      Марианна уже давно приникла лицом к полу.

      Суббота, 28 мая, 7:00

      Дверь открылась, пропуская Дельбек, а за ней – арестантку, развозящую завтрак.

      – Доброе утро, дамы!

      Пока мамочка ставила тарелки, Моника подошла к Марианне, простертой у стены.

      – С вами все в порядке, мадемуазель де Гревиль?

      Марианна глянула на нее ошалело. Будто одержимая.

      – Вы не спали? Вы плохо себя чувствуете?

      – Нет. Как раз очень хорошо.

      – А…