Душа перед Богом. Евгений Поселянин

смерти, в котором должно совершиться величайшее чудо. И мы ждем его. В душе всё притаилось, как пред наплывом безграничного счастья…

      Один человек рассказывал мне: «Раз во сне я видел Богоматерь. Мне казалось, что в небе собирались праздновать Пасху. Я стоял в стороне и вдруг услыхал голоса: «Царица идет. Царица». И Богоматерь прошла в одежде царской, как рисуют на иконе «Всех скорбящих Радосте», в короне.

      Я не видал Ее лика, а только царственную осанку и поступь.

      И я думал: «да, и там торжествуют этот день».

      Но пока – у пещеры «кустодия», у камня – печать. «Да молчит всяка плоть человеча».

      Небо, молча взиравшее на муку Бога, молча хранит Его гроб.

      Всё тихо перед чудом.

      Священно безмолвие.

      Священна тишина Его гроба…

      Пасха

      И вот Пасха пришла…

      Она пришла в тишине задумчивой, сосредоточенной ночи, где ее ждали замиравшие сердца. Пришла при тихом шорохе последних тающих в низинах и оврагах снегов при сладком журчанье освобожденного ручья, при мягком всплеске разлившихся вод под последней уплывающей вдаль льдиной…

      Она пришла – и загудели разом от сердца к окраинам, от Москвы до Архангельска и Крыма, от Питера до Амура и от окраин к сердцу – все бесчисленные колокольни, все серебристые колокола, какие только повесило во славу Божию и к пробуждению народному православное усердие. Село откликнулось ближайшему селу, села городам, – всё слилось в одном перезвоне, и в этих ликующих звуках, несущихся над простором земли Русской, слетели на землю ангельские лики – проповедовать Воскресение Христа.

      Нет, я думаю, места в мире (кроме, конечно, Иерусалима), где пасхальная полночь торжественнее, сильнее вас захватывает, чем в Москве, в Кремле… Часов с семи понемногу начинает затихать жизнь громадного города. Еще кое-какое движение заметно в пунктах, где торгуют съестными припасами, и особенно у булочных: спешно разбирают оставшиеся куличи и пасхи. К большинству церквей пристроены парусинные палатки, где будут святить, «розговень». Постепенно закрываются последние лавки, и движение стихает, падает. Город погружается в задумчивую тишину.

      Я любил в эту пору бродить по Москве, по знакомым улицам и совершенно мне не известным кварталам, заглядывая во все встречавшиеся по дороге церкви, где пред плащаницею горели свечи. Пусто, полутемно бывало в церквах; казалось странным услышать слово. Великий Мертвец безмолвствовал – и всё молчало с Ним. Но в этих притаившихся переулках, с длинными заборами садов, за плотно прихлопнутыми воротами и запертыми калитками, за немыми стенами домов я чувствовал жизнь, сильную, бодрую. Только и она притаилась, как всё в этот вечер, и ждала, ждала…

      Я возвращался обыкновенно домой через Кремль, где около соборов дремали кучки заранее забравшихся сюда богомольцев.

      Вот уже темно. Девять, десять, одиннадцать… Пора в Кремль.

      Он горит огнями. Его стены и башни унизаны электрическими искрами и в темноте кажутся сказочным городом, в котором огненным