Попрыгунья. Избранное. Антон Чехов

один из масленичных вечеров Никифор сидел у постели Маруси… Егорушки и Калерии не было дома.

      – Я горю, Никифор, – говорила Маруся.

      А Никифор хныкал и разъедал ее раны воспоминаниями о прошлом… Он говорил о князе, о княгине, их житье-бытье… Описывал леса, в которых охотился покойный князь, поля, по которым он скакал за зайцами, Севастополь. В Севастополе покойный был ранен. Многое рассказал Никифор. Марусе в особенности понравилось описание усадьбы, пять лет тому назад проданной за долги.

      – Выйдешь, бывало, на террасу… Весна это зачинается. И Боже мой! Глаз бы не отрывал от света Божьего! Лес еще черный, а от него так и пышет удовольствием-с! Речка славная, глубокая… Маменька ваша во младости изволила рыбку ловить удочкой… Стоят над водой, бывалыча, по целым дням… Любили-с на воздухе быть… Природа!

      Охрип Никифор, рассказывая. Маруся слушала его и не отпускала от себя. На лице старого лакея она читала все то, что он ей говорил про отца, про мать, про усадьбу. Она слушала, всматривалась в его лицо, и ей хотелось жить, быть счастливой, ловить рыбу в той самой реке, в какой ловила ее мать… Река, за рекой поле, за полем синеют леса, и над всем этим ласково сияет и греет солнце… Хорошо жить!

      – Голубчик, Никифор, – проговорила Маруся, сжав его сухую руку, – миленький… Займи мне завтра пять рублей… В последний раз… Можно?

      – Можно-с… У меня только и есть пять. Возьмите-с, а там Бог пошлет…

      – Я отдам, голубчик. Ты займи…

      На другой день, утром, Маруся оделась в лучшее платье, завязала волосы розовой ленточкой и пошла к Топоркову. Прежде чем выйти из дому, она десять раз взглянула на себя в зеркало. В передней Топоркова встретила ее новая горничная.

      – Вы знаете? – спросила Марусю новая горничная, стаскивая с нее пальто. – Доктор меньше пяти рублей не берут за совет…

      Пациенток на этот раз в приемной было особенно много. Вся мебель была занята. Один мужчина сидел даже на рояле. Прием больных начался в десять часов. В двенадцать доктор сделал перерыв для операции и начал снова прием в два. Марусина очередь настала только тогда, когда было четыре часа.

      Не пившая чаю, утомленная ожиданием, дрожа от лихорадки и волнения, она и не заметила, как очутилась в кресле, против доктора. В голове ее была какая-то пустота, во рту сухо, в глазах стоял туман. Сквозь этот туман она видела одни только мельканья… Мелькала его голова, мелькали руки, молоточек…

      – Вы ездили в Самару? – спросил ее доктор. – Почему вы не ездили?

      Она ничего не отвечала. Он постукал по ее груди и выслушал. Притупление на левой стороне захватывало уже область почти всего легкого. Тупой звук слышался и в верхушке правого легкого.

      – Вам не нужно ехать в Самару. Не уезжайте, – сказал Топорков.

      И Маруся сквозь туман прочла на сухом, серьезном лице нечто похожее на сострадание.

      – Не поеду, – прошептала она.

      – Скажите вашим родителям, чтобы они не пускали вас на воздух. Избегайте грубой, трудно варимой пищи…

      Топорков начал советовать, увлекся