Приключения поэта в заколдованном лесу. Андрей Сергеевич Киров

пока ты дрых.» Всё в этом «мя-я» кот сказал. Но Артём не проходил курсы по переводу кошачьего языка на человеческий и ничего не понял. Думал, глядя на кота, что тот опять заговорит. Но двоюродный брат тигров, львов, пантер и ягуаров в миниатюрном исполнении, обладатель красивой, белой, шерстяной манишки на груди, повернулся и бесшумно ступая направился на кухню. Авось хозяйка ещё чего- нибудь даст из еды. Она обычно кидала ему сверх меры, когда бывала в хорошем настроении. А там она бывала, если у её героини всё складывалось на личном фронте, тоже как в занесённых ветром и снегом – чук и банфлайер, – в высшей степени концептуально-индатруканально.

      Точно мне показалось, когда он сказал, подумал Артём про кота, когда вышел на улицу.

      Да, погода не радовала. Было лето не лето, но и осенью не назовёшь. Какая-то неопределённость. Словно планета в своём верчении волчком вокруг оси слегка изменила градус наклона. И от этого сезоны на территории их страны слегка перемешались. Словно сама природа не могла разобраться что в ней происходит, какие неприятные изменения после миллениума. И какую роль в этих переменах играет этот неприятный абориген – чел с наглой, но глупой мордой, возомнивший себя, типа – я король джунглей, тащите ко мне Шиву я её буду шивить; и зачем, Создатель Ты придумал этого жалкого никчёмного обсоса, вообразившего себя со скуки и горя царём пластилиновых големов. (Кстати, в Славянских мифах Боги совсем по другому придумали Сапиенсова Гому, не так, как его придумали в мифах иудейских.) Сыро, уныло и даже днём света не хватало – вот такое состояние было в природе. Словно гигантскую лампочку под названием Солнце кто-то слегка прикрутил, да ещё набросил на неё серую марлю в виде туч.

      Выйдя из калитки, Артём, сунув руки в карманы, повернул налево: их дом стоял предпоследним на этой улице под названием «Лесная» – дальше шла околица. Когда-то, ещё в советское время, огороженная пряслом, как бы обозначавшая пунктиром конец населённого пункта, за которым шло бывшее, тоже очень давно, лет 15 назад, колхозное поле. Его разделяла просёлочная дорога, и успешно зарастающее берёзами, ёлками, соснами – и сажать не надо, как это делалось в пору его юности. Артём помнил, как ещё в 70-х годах прошлого века, на этом обширном участке государственной земли трактористами распахивались поля, и в августе стеной стояла густая рожь или пшеница, и как они в ней играли в прятки, а в конце лета, когда комбайнёры смолачивали культурные злаки, колхозники смётывали огромные стога, на которых они чехардили напропалую.

      До леса было рукой подать – минут восемь- десять ходу. Дорога – отнюдь не на Люксембург, – в выбоинах, углублениях, колеях и ямах, заполненных дождевой водой, причудливо, делая загогулины и петляя, плавно спускалась к лесу. Небо, того и гляди, как будто намеревалось пролиться очередной порцией холодной воды: набухшие сырью, серые бесформенные образования, какие люди на заре своей юности, придумали им поэтический